Изменить стиль страницы

Музей в городе был новый, выстроенный всего три года назад в совершенно западном стиле. И парк вокруг, если не считать пруда с рыбками, был вполне западный. Экспонатов в музее было мало — редко расставленные скульптуры японского художника, лепившего европейцев, рисунки русской художницы, рисовавшей японцев. И несколько новых картин местных художников, недостойных никакого музея. Сэй рисовал гораздо лучше. Сёко принесла из соседней комнаты альбом с фотоснимками картин Сэя.

— Сами картины я не могу показать, — застеснялся Сэй. — Они сложены в доме матери. Мне негде их хранить. Мастерской у меня нет. Я рисую там, в пристройке, — он указал в окно на маленькую будку размером чуть побольше русского деревенского туалета. — И керамику я делаю там же…

На стене висела неоконченная картина. На небольшом холсте было то же, что и на остальных картинах Сэя — женщина с поникшей головой, с раскинутыми руками, словно распятая на кресте. Синевато-серая фигура нечётко проступала из жёлтого тумана, а из-за её спины вырывался свет. Заметив интерес гостей, Сэй снял картину со стены, поднёс ближе.

— Может, это будет интересно для вас или ваших друзей? — он подарил им пачку открыток с копиями своих картин. Художник надеялся что-нибудь продать.

В дверь позвонили — соседка пришла забрать чашку, в которой стояли на столе сущи. В доме художника и учительницы музыки не было ни одной большой чашки, и они взяли её взаймы у соседки. Та делала на продажу сущи, и они купили у неё немного для гостей. Сёко внесла в комнату сумку.

— Это подарок! — она достала завёрнутое в фуросики летнее ситцевое кимоно юкату, белое в зелёных цветах.

Кимоно было не новое, но хорошо постиранное, накрахмаленное. Поверх лежал жёлтый пояс из широкой тесьмы, пахнущий нафталином.

— А это — от меня, — Сэй протянул маленькую глиняную чашку собственного изготовления.

Шероховатую поверхность глины покрывала неровными потёками серая глазурь. В художественных салонах на Ичибанчо такие чашки продавали тысяч за пять йен — подарки были царские.

— Нет, нет, вы должны всё это взять! — горячо убеждал Сэй. — Японский обычай не велит выпускать из дома гостя без подарка…

Сёко пошла проводить гостей, накинув на плечи что-то старенькое, ветхое — не то шарф, не то плед. У автобусной остановки на проспекте русские оглянулись и не увидели маленького домика. Его закрывал большой плакат с рекламой кока-колы.

Путь китайских пельменей на празднике картошки

Тихо, тихо ползи,

Улитка по склону Фудзи

Вверх, до самых высот!

Исса

Жизнь человека — длинное путешествие с тяжёлой поклажей. Нельзя торопиться.

Японская пословица

— Двадцать первого октября в университете будет праздник, — сказал Хидэо. — Мы, японцы, отмечаем каждый сезон: весну — любованием сакурой, лето — пикником на морском берегу, начало осени — поездкой в горы.

Грядущий праздник был посвящён сбору урожая и назывался иммоникай в честь картошки иммони, поспевшей к этому времени на полях. В субботу утром на речном берегу собралось много народу — весь факультет справлял иммоникай в одном месте, в один и тот же день и час, наверное, специально для того, чтобы народ не отрывался от японской тесноты и не привыкал к простору. Широкое пространство серой гальки разбили натянутыми на колышки верёвочками, отметив для каждой лаборатории свою делянку. Делянки были маленькие, но стиснутый народ чувствовал себя привычно, меленько перемещаясь в положенных пределах. Попыток нарушить границы и установить хоть какие-то отношения между делянками не наблюдалось. Редкие шатающиеся и наносящие визиты были иностранцами. А японцы, присев на корточки, принялись трудиться.

Из речных камней сложили очаг, на иммоникай полагалось делать печку именно так, как в деревне, потому что праздник это деревенский. Из города прихватили только железный лист, чтобы накрыть печь. И дрова. Их купили в магазине — скреплённые красивыми верёвочками аккуратные поленца одной длины и толщины, словно отмеренные специально. И воду привезли с собой в канистрах, и синюю циновку. Сегодня она была столом — на ней расставили непременные пивные банки, коку и пластмассовые миски. Сидеть полагалось вокруг стола на камешках или на корточках. Но сидеть студентам было некогда. Они водрузили на самодельную печь чёрную кастрюлю — такое же набэ как у Сёко, только большое, на ведро воды.

Сгрудившись вокруг набэ, ребята не сводили глаз с закипающей воды. С первым бормотанием котла, словно со взмахом дирижёрской палочки, началось действо: студенты доставали из своих сумок пакеты, коробки и, подходя строго по очереди, высыпали в воду мясо, тофу, грибы и зелень — всё приготовленное заранее, порезанное, помытое. Никто не теснился, не толкался, не вскрикивал "ах, забыл!", каждый знал своё место — роли были распределены заранее. Когда над котлом заклубился густой душистый пар, вперёд выступил самый старший из студентов — Миура. Из его пакета посыпались в набэ белые шарики для пинг-понга. Это и была картошка иммони, та самая, знаменитая, которой посвящался праздник.

— Наши студенты — большие мастера организовывать пикники! — буркнул Шимада так, словно хотел сказать "только пикники".

Аспирант Танабу отошёл в сторонку. Ему, как старшему по званию, была доверена особая задача. Сложив из камней собственную печурку, он засыпал в неё купленные заранее древесные угли, поджёг, накрыл огонь железным листом, вытряхнул на него ломтики сырого мяса, варёную гречневую лапшу и проросшие зёрна сои. Присев на корточки, он принялся ловко ворошить дымящуюся кучу палочками, не давая ей подгореть. Ещё пятерых студентов увёл китайский доктор Чен. Он достал из своей сумки большую кастрюлю, положил туда свиной фарш, креветки и нарезанные мелко молодые зелёные перья чеснока.

— Чен готовит китайские пельмени гёза! — радостно улыбнулся Хидэо. — Гёза — очень вкусная еда!

Чен пристроил на печи рядом с набэ большую сковородку и поручил Митико превратить в гигантский омлет дюжину яиц. Митико старательно взбила жёлтую пену четырьмя палочками, Чен отправил жареные яйца в кастрюлю, доверив смешать фарш самому сильному — рослому студенту Чангу. Кореец трудился на совесть, пучок палочек похрустывал в его мощных руках.

— Ещё мешать, ещё! — командовал Чен, придирчиво наблюдая за работой.

Себе он оставил самую трудную операцию, которая по плечу только мастеру — полить фарш кунжутным маслом. Янтарная струя, блестя на солнце, текла из бутылки, забивая ароматом жареных семечек даже крепкий дух похлёбки. Внимательно глядя на залоснившуюся смесь, Чен вдруг остановил золотистый поток, оставив на дне бутылки совсем немного масла — ему была известна точная мера. Взяв другую кастрюлю, Чен замесил тесто, совсем простое — вода да мука, скатал большой шар, проткнул в нём дырку, сделал кольцо, обминая его ладонями, нарезал равные дольки. И принялся раскатывать сочни пивной бутылкой. Делал он это виртуозно. Расплющив комочек теста, ставил большой палец левой руки точно в центр сочня и, вращая его, раскатывал лепёшку по краям. Тесто плясало в руках Чена, выпархивая идеально ровным тонким лепестком. Студенты, не отводя глаз, смотрели на руки китайца — сейчас он был сэнсэем, они — учениками. Взяв в руки бутылки, ребята медленно, неловко пытались повторить летящие движения учителя. Не получилось ни у кого. И никто не сдался, не отступил. Только старательнее заработали руки, ниже склонились головы.

Выхватывая палочками из зеленовато-розового фарша маленькие комочки, студенты клали их точно на середину сочня, долго подравнивали, подчищали мясные волокна с краёв, неловкими пальцами старательно защипывали тонкое тесто, расправляли, переклеивали заново. Их занимало только одно — слепить в точности, как сэнсэй. А сколько сделано пельменей, никто не считал. Ряды красивых гёза на подносе росли небыстро.