Как борьба за правду отразилась на самом Нельсоне? Пожалуй, она принесла капитану больше вреда, чем пользы. Конечно, его письма и беседы с крупными государственными деятелями дали ему случай продемонстрировать перед могущественными людьми ум, энергию, настойчивость, верность долгу, готовность самоотверженно защищать интересы государства. Но главные виновники преступления располагали властью, влиянием и деньгами. Они использовали свои возможности, во-первых, чтобы помешать расследованию и раскрытию преступления, и, во-вторых, чтобы свести счеты с Нельсоном, дискредитировать его в глазах руководителей адмиралтейства, правительства и даже короля. Они делали все, чтобы этот слишком умный, энергичный и честный капитан больше никогда не получил командование кораблем. Результат и прием старые как мир. Все биографы Нельсона сходятся на том, что его враги «преуспели в возбуждении предубеждения против Нельсона» (92).
Крайний идеализм Нельсона оказался несколько поколебленным, но не надолго. Он писал другу: «О вещи, которая называется „честь"... сейчас больше не думают... Мое положение ухудшилось и в отношении службы на флоте и в отношении служения моей стране». И тем не менее Нельсон заканчивает письмо в своем стиле: выражает уверенность, что лучше служить «неблагодарной стране», чем отказаться от своих идеалов, ибо «путь чести в конце концов приведет офицера и к славе, и к достижению его целей» (93).
Преследуемый недоброжелательностью или открытой враждебностью многих влиятельных людей, Нельсон не находил убежища и в личной жизни. Вначале пребывание его на корабле не позволяло супругам жить вместе. 23 сентября 1787 г. Нельсон жаловался брату: «...хотя мы и стоим в семи милях от суши (на Темзе — В. Т.)... я так же разлучен с женой, как если бы находился в Вест-Индии» (94). Стремился ли он к ней вообще? Вряд ли. Нельсон писал капитану Локеру: если голландские дела будут улажены без войны, «я не хотел бы сходить на берег. Я начинаю думать, что влюблен в море больше, чем когда-либо раньше» (95).
Но в декабре 1787 г., когда Нельсона освободили от службы, он приехал к жене. Пасынка Джошуа устроили в школу-интернат, и супруги остались вдвоем. Жить им теперь предстояло на половинное жалованье Горацио, а он получал 8 шилл. в день. И, конечно, никаких дополнительных призовых денег. Родственники давали Фрэнсис и Горацию по 100 ф. ст. в год, и все. Для скромной жизни этого могло бы хватить, но супруги смотрели на людей богатых и остро переживали денежные затруднения. Особенно страдала Фрэнсис, которая привыкла к роскоши в большом доме дяди-плантатора.
Молодая пара поначалу отправилась в Бат — на модный и, конечно, дорогой курорт. Две недели попили целебную воду и решили устраиваться жить подешевле. Последовала серия длительных, по нескольку месяцев, визитов к родственникам — близким и дальним. В конце концов пришлось поселиться в доме отца в Бёрнхем-Торпе. Отец хорошо встретил Фанни, и добрые отношения, установившиеся между ними тогда, сохранялись до конца, несмотря на все превратности судьбы.
Горацио пытался заняться сельским хозяйством на земле отца, но без особого интереса и, следовательно, успеха. Фанни часто болела и много времени проводила в постели, Болезней было много: и ревматизм, и воспаление горла, и простуда, и нервное истощение.. Горацио тревожили болезни жены, и, по мере того, как шли годы, его все больше и больше огорчало, что у Фанни нет от него ребенка. Женившись, он рассчитывал на скорое рождение детей. И вот от первого мужа у Фанни есть ребенок, а от Горацио нет. К. Оман пишет: «Надежда на появление детей постепенно исчезала на протяжении пяти лет, когда Нельсон оставался безработным. К концу этого периода, глядя на маленькую фигурку своей невротической тридцатипятилетней жены, которая была счастлива со своим сыном — мичманом, достававшим уже ей до плеча, он понимал, что у нее уже не будет больше беременности» (96).
Биографы отмечают, что Нельсон лишь однажды открыто выразил свое огорчение по этому поводу. В 1799 г. по просьбе руководителя адмиралтейства он представил документ «Краткий очерк моей жизни», в котором есть фраза: «В марте 1787 г. я женился на Фрэнсис Герберт Нисбет, вдове доктора Нисбета, жившего на острове Невис, от которой у меня нет детей» (97).
Нельсон все острее переживал свою бездеятельность, отлучение от моря. Он систематически ездил в Лондон, хотя такое путешествие обходилось недешево, и обращался в адмиралтейство с просьбами дать ему корабль.
Адмиралтейство расположено в величественном здании в самом центре Лондона, в правительственном квартале Уайтхолл. Вся власть в адмиралтействе принадлежала горстке «морских лордов», т. е. многоопытных адмиралов и капитанов, заседавших раз в неделю под председательством первого лорда адмиралтейства, т. е. министра военно-морского флота, члена правительства. Морские лорды отвечали за состояние флота, его стратегию, за назначения капитанов кораблей. К ним и обращался Нельсон с просьбой вернуть его на службу.
Чины адмиралтейства имели на этот счет твердое и определенное мнение — не допускать Нельсона на военно-морскую службу. Главой адмиралтейства в июле 1788 г. стал лорд Чэтэм. Близкий к нему адмирал Худ, ранее благоволивший к Нельсону, резко изменил свое отношение к находящемуся в немилости капитану. Худ сказал Нельсону, что «на короля произвело неприятное впечатление неблагоприятное мнение о нем» (98).
Две силы действовали против Нельсона. Во-первых, те, кто материально пострадал от его стремления следовать в Вест-Индии Навигационным актам и вывести на чистую воду мошенников, грабивших казну. Во-вторых, высокие чиновники и руководство адмиралтейства, крайне недовольные тем, что Нельсон вскрыл крупные неполадки в деятельности этого ведомства, которых сами они не замечали или терпели.
Конфликт оказался не простым. С одной стороны, истина была на стороне Нельсона, с другой — он проявил недисциплинированность. В 1786 г. Нельсон сам следующим образом прогнозировал реакцию начальства на его действия в Вест-Индии: «Я заслужил, чтобы меня или уволили из флота, или, по крайней мере, некоторое время не обращали на меня внимания» (99). Руководство адмиралтейства избрало второй путь.
Трудно сказать, что в действительности вызывало в руководящих кругах большую ненависть — его недисциплинированность или то, что он оказался принципиальней, с большей широтой взглядов, чем морские лорды. Последнее им было труднее простить рядовому капитану, чем что угодно другое. Не случайно его действия в Вест-Индии официально признали правильными и правительство, и министерство финансов, а адмиралтейство, т. е. прямое начальство Нельсона, промолчало.
«Вина» Нельсона, и «вина» тяжкая, состояла в том, что он был убежден (и следовал своему убеждению на деле): его долг всегда и при всех обстоятельствах говорить правду правительству и начальству. Кажется, так просто! Но как не просто на деле. Нельсон говорил правду верхам даже тогда, когда это ему, Нельсону, было крайне невыгодно. Он думал, что его должны награждать за это, а с 1787 по 1793 г. имел случай вполне убедиться, что именно за это его наказывают и преследуют. А ведь чиновники адмиралтейства были убеждены в своей правоте. Они привыкли к беспрекословной и точной исполнительности со стороны подчиненных, и демонстрацию Нельсоном служебной принципиальности, большей, чем их собственная, руководители адмиралтейства воспринимали как укор и вызов им, как непозволительную заносчивость со стороны молодого капитана. Его следовало проучить и раз навсегда лишить возможности демонстрировать свое превосходство по отношению к начальству. История с Нельсоном — хорошая иллюстрация того, о чем много позднее писал большой знаток человеческой психологии Андре Моруа: «Если хотите нравиться другим, надо... редко задавать вопросы и никогда не давать повода думать, что вы умнее» (100).
Одно из своих последних обращений в адмиралтейство Нельсон закончил так: «Если вам, господа лорды, будет угодно назначить меня хотя бы на утлое суденышко, л буду чувствовать к вам признательность» (101). Но их лордствам было неугодно. Нельсон, человек эмоциональный, порывистый, доведенный до крайности враждебным к нему отношением, начал поговаривать, что уйдет совсем с морской службы (102). Однажды он обмолвился, что уедет во Францию. В другой раз заметил, что, может быть, ему следует пойти на «русскую службу» (103).