Здание, парк и эспланаду строили заключённые, МГУ — это храм науки сталинской эпохи, и когда придёт время бережного отношения к старине и восстановления примет прошлого, то в парке выстроят вышку с чучелом стрелка и кусок забора с ржавой колючей проволокой. Перед парадным подъездом хотели воздвигнуть монумент Корифею Науки, но после хрущёвских разоблачений площадка пустует, и университет стоит задом к скромной статуе того, чьё имя носит. Я живу на проспекте Вернадского, из окна вижу здание утром в розовой дымке, а ночью — в огнях прожекторов, привык к нему, оно построено и на мои деньги, и это нелепое порождение сталинского времени я безусловно люблю, но странною любовью…

От Калужской (Октябрьской) площади до Калужской заставы здания приземистые и добротные, они выстроены до революции — здесь находятся загородные по тому времени больницы, монастырское подворье, старинный дворец, мелкие мастерские. При Сталине сюда начало вторгаться жилищное строительство, но по вышине и стилю малочисленные новые здания разнятся от старых только безвкусием — нагромождением украшений всех стилей и эпох или полным их отсутствием и недоброкачественностью постройки; новые в отличие от старых вечно стоят обшарпанные, с обвалившейся штукатуркой, постоянно небрежно ремонтируются и красятся и затем снова стоят обшарпанными.

От Калужской заставы до оврага близ улицы Кравченко ещё недавно простирались свалка и пустошь, в которую вползали поля, огороды и свинарники колхоза села Семёновское. В 1957 году здесь стояли четыре новых здания — двенадцатиэтажный дом преподавателей МГУ с населением почти в 10 000 человек, школа, украшенная колоннами так, что в яркий летний день в комнатах горели электрические лампы, Красный дом с населением примерно в 8000 человек и наш, тоже предназначавшийся для обслуживающего персонала МГУ. Кругом — грязь и гадость, и было совершенно не понятно, зачем от окружной дороги по свалкам и оврагам потянули куда-то вдаль великолепное шоссе.

К нашему дому мы добирались на трамвае, стояли в очередях, дрались, висели на подножках и каждодневно рисковали умереть под колесами. И вдруг вдоль строившегося шоссе появился один огромный дом, потом второй… двадцатый. А в то же время под землей шло строительство метро, и через несколько лет наискосок от нашего дома выросла станция «Университетская». За 10 лет родился город с населением почти в полмиллиона человек!

Девятиэтажные дома ровной грядой протянулись вдоль проспекта Ленина и перпендикулярных улиц, а внутри, как грибы, выросли сады, скверы и между ними пятиэтажные дома. На месте крайнего колхозного огорода появился благоустроенный крытый рынок, но из свинарника ещё долго слышалось счастливое хрюканье.

Потом на этом месте вознёсся к небу десятиэтажный Дворец моды, город пополз по холму выше и в конце концов на наших глазах съел село и колхоз. Когда он добрался до оврага, Хрущёв был объявлен склеротиком и лишён власти. Наступила новая, более разумная и прогрессивная эпоха, а с нею вместе и в архитектуру вошёл и более современный стиль: на нашем проспекте за оврагом поднялись двадцатичетырёхэтажные дома-башни, и город ещё быстрее зашагал дальше. Таким образом, проспект отражает четыре эпохи, я живу в средней части, в хрущёвской.

Наши дома одной высоты (девять этажей), одной длины (в квартал), одной формы (типа домиков на детских рисунках), одного цвета и одного оформления: они выстроены по одному проекту и являются ярким обвинительным материалом госархитектуре хрущёвского времени, связанной по рукам и ногам указаниями безграмотного своевольца. Пустых пространств не оставлено для удовлетворения будущих, пока ещё неизвестных нужд, не выделены участки и для постройки вспомогательных зданий, которые требуются уже теперь: дома стоят впритык, город может внутренне благоустраиваться и украшаться за счёт неизбежного в будущем сноса недавно выстроенных зданий: гаражи не предусмотрены, места автостоянок тоже, школ мало (дети учатся в две, а то и в три смены), они очень неудобные, несовременные, помещений для учреждений нет, они не предусмотрены.

Совершенно отсутствуют предприятия и учреждения, где можно было бы работать, — утром и вечером сотни тысяч человек загружают собой транспорт. Магазинов не хватает, они переполнены даже теперь, при остром недостатке продуктов и товаров. А что будет, если когда-нибудь снабжение в нашей стране улучшится? Если понадобятся помещения для нового вида торговли или обслуживания? Об этом никто не думал: под надзором некультурного хозяина в его вотчине планировали город безгласные рабы или равнодушные чиновники — они украли у нашего города его будущее!

Часть зданий и все первые этажи пойдут под слом, когда советский человек захочет жить современно, спокойно и культурно, как люди давным-давно живут в других странах.

Сегодня первые этажи заняты под квартиры: в окнах от хулиганов и воров вставлены решётки, ставни никогда не открываются из-за уличной пыли и чада, и здесь же, в редких магазинах, бесконечные очереди, ругань и фантастическая потеря драгоценного времени. Планировщиками будущего города оно не ценилось. Чтобы купить всё нужное к завтраку и обеду, я ежедневно утром выстаиваю десять очередей (к кассиршам и продавцам), это моя норма. А домохозяйки теряют времени и нервов ещё больше. Итак, первое, что следует отметить: в коммунизм мы обречены войти с хвостами.

Нумерация в нашем районе удивительно запутанная: девятиэтажные дома по проспекту имеют порядковые номера, а пятиэтажные, беспорядочно разбросанные между сквериками и садиками, имеют номера по близлежащему высокому дому и называются корпусами, поэтому два соседних корпуса могут иметь одинаковые номера, если только они числятся за разными домами. Отсюда несусветная путаница и большие неудобства: найти знакомого человека у нас нелегко, особенно гостю, который приехал из центра в такси или в автобусе, да ещё вечером.

Когда не видно жителей, наш показательный район действительно похож на город: недавно я приехал домой поздно ночью, вышел из метро, и при свете луны пустынные прямые улицы с высокими ровными рядами домов производили культурное впечатление Запада. Но солнце взойдёт, и зрелище бескультурья и бедности заслонит собой всё.

Днём улицы заполнены бабами в платках, на тротуарах — грязные колхозные спекулянтки продают из мешков семечки, вокруг них наплёвана шелуха, и когда девушка, одетая в импортное платье, шляпку и туфельки, получает в нейлоновую сумочку два стакана грязных семечек, то становится понятно, что Москва заселена недавними пришельцами из деревень и город пока окультурил их только внешне. Много пьяных, они видны на каждом шагу. Нельзя пройти по улице, чтобы краем уха не услышать похабную ругань от мирно беседующих студентов с портфелями или даже женщин со свёртками. В течение десяти дней я засекал количество встреч со сквернословами: получилась расплывчатая цифра 1-10, в зависимости от маршрута моей прогулки. Но прогулка без неизбежности услышать похабщину у нас невозможна: и в самом деле, чему удивляться? Ведь все эти хамы даже не замечают, что сквернословят, иначе они вообще не говорят, добавочные слова помогают им уложить скудные мысли в ещё более скудный набор слов.

В выходные дни и в религиозные православные и мусульманские праздники по улицам шатаются группы пьяных — мужчин и женщин — с гармошкой, визгом, притаптыванием: это те, кто гуляет и хочет по деревенскому обычаю показать другим, что у них есть деньги. Летом тут и там из раскрытых окон несётся пьяный рёв: там справляются семейные торжества.

Из окон своей комнаты я вижу цистерну с пивом и длинную очередь бедно одетых мужчин с помятыми лицами. В жару и холод они долго стоят в очереди за кружкой пива, из кармана вынимают пол-литра и доливают в пиво водку, пьют, тут же рядами мочатся в кусты и становятся в очередь снова: кружек мало, чтобы выпить три кружки, надо стоять час. Это — кадровые рабочие. Пьют, идя на работу, пьют после работы, еле держась на ногах от усталости. Пьют, курят и спорят о футболе.