Нет, надо же такому случиться; а вдруг они пронюхают, что без нее тут не обошлось? При одной мысли об этом ее бросило в жар…

Ну нет, не может быть…

…Молодец Арна, прикинулась, как ни в чем не бывало, и попросила Антуна почитать газету вслух, когда все семейство после обеда сидело в гостиной.

Как же он раскричался! Через две двери было слышно, до чего он зол. И архитектор пустился в рассуждения; он говорил медленно и значительно, словно взвешивая каждое слово. Никогда еще не было у них такого переполоха.

Тетушка Раск сновала взад-вперед из столовой в кухню. Майса украдкой посматривала на нее: фрекен выглядела необычно и открывала кухонную дверь совсем не так деликатно, как всегда. Наконец-то и им досталось!

…Приходя по утрам к Транемам, Майса мучилась от страха и беспокойства, пока не узнавала, не появилось ли еще чего в газетах.

Статья о пьесе наделала много шума. По словам Арны, Теодор и все остальные считали, будто она была написана по заказу самого директора театра, который решил взять пьесу под защиту. Но понемногу суматоха улеглась, а Майса, глядя на них всех, потешалась в душе. Дай ей волю, она бы хохотала до упаду.

Хьельсберг все время осведомлялся о фру. Какая досада, ведь статью поместили как раз в их всегдашней добропорядочной газете! — вздыхал он. Ну и плут, поискать такого…

…В субботу вечером она только кончила платье Сингне и взялась за примерку, как вошел Антун и начал читать им вслух из вечерней газеты:

«В среду наш город был напуган заявлением, что среди нас скрываются злоумышленники, пышущие гневом и негодованием по поводу того, что в столичном театре осмелились поставить „Сватовство“. Мы кинулись в ружье и, смеем заверить уважаемых читателей, всю неделю трудились не покладая рук, чтобы напасть на след чего-нибудь, хоть мало-мальски похожего на надвигающуюся общественную бурю. Но царил полный штиль, нигде нельзя было заметить даже легкого дуновения. Обычный, несколько банальный фарс — вот единодушное мнение публики! Уважаемый рецензент, с такой готовностью взявшийся трубить военную тревогу, представляется нам сродни козлу, который захотел бодаться, но не нашел подходящего объекта…»

«Ну, теперь ему крышка!» — подумала Майса. Руки у нее так дрожали, что она едва справилась с примеркой…

— Я не сомневалась, что кто-нибудь выступит против этих преувеличений, — заявила фру, не отрывавшая взгляда от платья Сингне, и глаза ее под опущенными веками заблестели.

— Да, щелкнули его по носу, — торжествовал Антун. — В другой раз не будет зарываться.

— Вот видишь, милая Арна, — вмешалась Сингне, пытаясь маленькими зоркими глазками поймать в зеркале взгляд сестры, — здесь сказано черным по белому: все согласны, что это банальный фарс.

— Ничего подобного! Там написано: «несколько банальный».

— Они отвечают с таким превосходством, — заметила тетушка Раск. — Сразу видно образованных людей.

— Великолепно, великолепно! — ликовал Антун. — Его песенка спета, и, ей-богу, так ему и надо.

У Майсы было такое чувство, будто что-то стряслось, скандал на весь город, последствия которого трудно предугадать… Она только радовалась тому, что на неделю отделалась от фру и сейчас будет дома.

И кто же, как не Хьельсберг, очутился перед ней на углу, когда она собиралась свернуть на свою улицу! Похоже, что он стоял здесь и поджидал ее.

— Ну вот, йомфру, сегодня мы потерпели горестное поражение… — Он шутил, но она сразу поняла, что статья его расстроила.

— Нет, не такой уж я сумасшедший, чтобы сражаться из-за этой пьесы! — пробормотал он. — Но все-таки они свое получили. Моя статья ударила по больному месту, и в том доме, где вы шьете, я им всем досадил. А сегодня они, наверно, торжествуют? Как фру? Поди, сказала, что статья на редкость хорошая?..

Он так и кипел, она это ясно видела. Словно не замечая ее, он продолжал рассуждать сам с собой.

— Но я могу утешаться тем, что скрестил с ними шпагу ради дамы, — смеялся он. — А как известно, чистая совесть всегда вызывает нападки. К тому же должен сказать, что полезно слегка разнообразить свои неприятности. Слишком много огорчений одного и того же свойства действуют утомительно.

— Вы ведь всегда такой веселый, неужто у вас и впрямь много неприятностей?

— Да нет, сейчас только одна: никак не решу, что лучше — повеситься или снова податься в домашние учителя…

Боже мой, вот, значит, как это для него плохо… Майса придвинулась к нему поближе, она понимала, что на этот раз он говорит серьезно.

— Да, теперь рухнули планы на несколько лет…. А я мог бы протянуть еще года два-три. Я — как один мой больной. Он все хватался за зуб и повторял: «Только бы выдержать!..» Вы смеетесь, йомфру?

— Я уж и не знаю, что мне делать — смеяться или плакать! — Майса была вконец расстроена. — Надеюсь, вы говорите все эти ужасные вещи не всерьез.

— Нет, что вы, успокойтесь, если я кого и собираюсь карать, то не себя… Сначала посмотрю, как будут вешаться другие. Видите ли, йомфру, у каждого свое назначение в жизни. Я, например, считаю, что специально послан на землю богом, чтобы вывести в люди по крайней мере одного человека. И зовут этого человека Бор Хьельсберг. Вот и приходится шутить, драться и во всем находить смешную сторону…

Майсе казалось, что земля уходит у нее из-под ног, такие это были мрачные шутки.

— А скажите, йомфру, вы-то довольны, что Транемы получили небольшую взбучку?

— Еще бы!

— Вот и помните о главном: все-таки вам удалось держать оборону больше чем полнедели, все эти дни вы могли радоваться. Мы с вами должны довольствоваться малым. — Ответить ему она не могла, в горле у нее стояли слезы. — Вам не кажется, что это звучит довольно трогательно? Ну да, впрочем, ваш удел шить для чужих. Чужие платья, чужие горести — вот вы и забываете о своих…

Он поспешно распрощался с ней.

…Ну и денек выдался! У себя в комнате Майса не могла больше сдерживаться, нужно было выплакаться как следует.

Но в слезах ее была не только горечь…

К весне стало так светло, что все, чего раньше не замечали теперь выступило наружу, и очень жаль — ведь Хьельсберг ходил в потрепанном синем пальто с зачиненным боковым карманом, который, судя по неумелым стежкам и светлым ниткам, он пришивал сам.

Майса не говорила с ним уже больше недели, только едва мельком видела его: вид у него был озабоченный, воротник наставлен от ветра, под мышкой трость. Йомфру из лавки Суннбю рассказала ей, что там снова грозили взыскать с Хьельсберга за неоплаченный счет; только бы это не дошло до фру Турсен, а то и она набросится на него как одержимая и станет требовать плату за квартиру!

Как бы Майсе хотелось починить ему пальто! Но предложить это даже в шутку было не так-то просто — он мог обидеться: вряд ли ему охота признаваться, что он обносился… А петли на пальто! Ими тоже не мешало заняться.

Она уже подумывала, не подослать ли к нему Тиллу — пусть, будто по собственному почину, посоветует ему отдать пальто йомфру Юнс: та, мол, по вечерам охотно выполняет всякую мелкую работу и берет за это недорого. Но тогда он еще, чего доброго, вообразит, что все парни со двора пользуются ее услугами… Да к тому же ей не хотелось разговаривать с ним при встрече о каких-то грошах…

И вот раз вечером она неожиданно столкнулась с Хьельсбергом в лавке Суннбю. Ему заворачивали сыр, и, казалось, он чувствовал себя здесь как дома.

— Вот что я вам скажу, йомфру Юнс, — проговорил он, когда они вместе вышли на улицу, — удивительное испытываешь чувство, когда снова вступаешь в дипломатические отношения со своим кредитором. Знаете, как я проходил здесь все эти дни, когда возвращался туда, в свою комнату? — Он показал тростью на стену. — Крался, согнувшись, под самыми окнами, чтобы никто меня не заметил. А теперь — теперь я дважды в неделю даю уроки норвежского обоим сыновьям Суннбю. Я начиняю их премудростью, а они меня — маслом, сыром, кофе, табаком, стеариновыми свечами и прочими драгоценными продуктами. Разумеется, требовательным быть не приходится, но, как видите, обе стороны вполне довольны… — Он болтал без умолку. — Наверно, я был бы отличным министром финансов в какой-нибудь стране, где не пользуются деньгами. Подумаешь, разве это заслуга изобретать всякие комбинации, когда есть деньги? Вот попробуйте без них… А я умею находить выход, уверяю вас…