…Машина сегодня совсем не слушается, Майсе пришлось разобрать ее и прочистить. Сначала игла была слишком высоко и не доставала до материи, теперь опустилась слишком низко… Трах, и сломалась…

А вот уже ей и обед несут… Полдня ушло на эту возню.

…После обеда машина наконец кое-как заработала, только шить на ней приходилось с оглядкой.

Стрелки старых, простуженных часов уже близились к трем, но они, верно, спешат — ведь с крыши пристройки на заднем дворе еще не ушло солнце…

— Ага, сегодня у нас портниха, — заметил Антун. Он заглянул в комнату по пути в контору.

Из столовой от большой кафельной печки приятно тянуло теплом, хозяева уже пообедали, и двери были открыты.

Фру снова принялась разглядывать образцы; но Майса наперед знала, что все уже решено.

— Ну, мне наконец выбрали, — сказала Арна, выходя к Майсе. — Я так рада, что шить будете вы, значит все получится как я захочу. Страшно рада. Только надо, чтобы платье вышло очень-очень броским. Пусть даже покороче, но только придумайте что-нибудь совсем необычное. Пусть это будет что-то вроде костюма шотландских горцев, тогда уж оно не покажется скучным, тяжелым и будничным. Потому-то я и говорила, что Сингне такое не пойдет, — тихонько добавила она.

Кажется, фру решила вернуться к своему первому варианту:

— Не правда ли, эта мелкая клетка очень мила и так освежает. Пожалуй, ее мы и купим для Сингне, Майса, только подождем, пока она придет…

— Но мое платье должно быть готово к воскресенью, не забудьте, — зашептала Арна, — обязательно к воскресенью.

— Только бы ваша мама не велела сначала шить для фрекен Сингне.

— А вы устройте так, чтобы мое было первым. Я вам все объясню, Майса… Трине, я и Якоб Скэу в воскресенье идем на каток на озеро Ладегоршёэн. Только никому не говорите!

По внимательному лицу Майсы видно было, что она не выдаст.

Странно, сегодня ее трогает все, что касается любви. Из головы не выходит вчерашняя пьеса, и в памяти все время всплывает то одна, то другая сцена. Ей тоже захотелось поговорить о своем:

— Знаете, фрекен Арна, я вчера была в театре и видела «Сватовство».

— А, про Гунлэуг, — кивнула Арна. — Мы смотрели в пятницу.

— Да, про Гунлэуг. Сначала мне показалось, что все это чепуха, но к концу стало до того трогательно…

— Я больше всего плакала, когда они прощаются в тюрьме, — доверительно сообщила Арна.

— Ведь такое могло случиться и на самом деле.

— На самом деле? Конечно, могло. Только я бы…

— Полюбуйся, мама, — засмеялась Сингне в столовой, — Майса с Арной сидят и обсуждают «Сватовство». До чего умилительно!

— Ну и что? Самая интересная пьеса в этом сезоне! — крикнула Арна.

— А Антун называет ее пьеской про разбойников для галерки и совершенно прав.

— Ну ясно, если бы Гунлэуг вышла за этого богача Трунсена, тебе бы больше понравилось.

— Этой пьесе недостает оригинальности и глубины, и к тому же она грешит композиционными промахами, милая Арна.

— Ишь ты, как она бойко шпарит! Это что, в газете написано?

— При чем тут газета? Мне и самой это ясно!

— Ага, значит так думает господин Торп. Ну, тогда мы должны согласиться. Слышишь, Грете, пьесе не хватает… как это ты сказала?

— Не ребячься, Арна, ты не можешь судить о таких вещах, — сказала фру. — Вполне понятно, что пьеса тебя растрогала, но не берись разбирать ее.

— Конечно, как только ставят что-нибудь интересное, вам всем нужно, чтобы оно было поскучнее, — ворчала Арна, — а вот, если уж пьеса совсем скучная, тогда…

— Не спорь, Арна. Это просто третьеразрядная пьеса, об этом все говорят, и в газетах так написано; она рассчитана на простую и наивную публику.

— Как раз для тебя и для галерки, — вставила Сингне.

— Удивительно только, как могло прийти в голову директору показывать такой глупый фарс публике, у которой постоянный абонемент по пятницам! Надеюсь, ему достанется от газеты, — мягко сказала фрекен Раск: она проплыла через комнату — пора было распорядиться насчет кофе…

…Ох, уж эта машина! Совсем не слушается сегодня, то шьет, то остановится, то опять пойдет, то снова застрянет в вате. А ведь и нитка и игла того номера, что нужно, просто какое-то наваждение.

«Для галерки, — передразнила Майса, с недоумением закатив глаза к потолку, совсем как фру. — Небось если бы Торпа обвинили, как Эндре в пьесе, так Сингне быстро бы дала ему отставку!»

…Вечером Майса возвращалась домой не в настроении, — уж очень беспокойно прошел день у Транемов.

Пожалуй, сегодня она не пойдет к Суннбю за конфетами для глухонемой, а то там вечно приходится вести длинные разговоры с мадам и с йомфру.

— Ну и спешите же вы, йомфру Юнс, добрый вечер! — окликнул ее Хьельсберг. И сегодня он тут как тут!

— Добрый вечер!

— Вы, кажется, повесили нос? Какие-нибудь неприятности? Мир кажется вам сегодня черным, как чернила?

Она улыбнулась одними глазами, но на душе у нее было так же скверно.

— Боже мой, дела, видно, и впрямь неважные! Что случилось? Что-нибудь не так скроили? Испортили платье фру Транем?

— Да нет, — отмахнулась она, — но меня так разозлили, так разозлили! Оказывается, эта пьеса, которую мы вчера смотрели, никуда не годится, разве что для простого народа, для третьего яруса. Это у Транемов говорят… Ее, мол, только на рынке и показывать.

— Ах, вот как, значит Транемы так считают?

— Да, говорят, что это третьесортная пьеса про разбойников для галерки! И всякие другие умные слова. Можно просто задохнуться от злости, как их послушаешь… По их словам, весь город так думает и все газеты так пишут.

— Все газеты? Так-таки все?

…Он внимательно следил за концом трости, которым чертил в воздухе разные фигуры…

— Значит, говорите, они такие разборчивые? И такой у них тонкий вкус?.. Что же, может быть, нам удастся досадить этой фру… Поинтересуйтесь-ка, йомфру Юнс, не появится ли на днях чего-нибудь об этой пьесе в их утренней газете…

…Майса с увлечением шила Арне платье, прямо как будто интересную задачу решала. Теперь она наконец разобралась в этом трудном покрое, при котором легко испортить клетчатый материал. Она представляла себе, как быстро и легко будет Арна носиться по льду в узкой короткой юбке, едва достающей до высоких зашнурованных ботинок.

И наконец в среду утром платье было скроено и сметано, так что осталось только прострочить на машине.

— Майса! Майса! — вбежала в комнату Арна, размахивая газетой. — Вы подумайте, здесь сегодня пишут про «Сватовство»! «Нам кажется, в городе есть категория людей, которые склонны с серьезной меркой подходить к этой незамысловатой народной комедии. Их эстетическое чувство оскорблено, а директора, осмелившегося предложить подобное зрелище высокообразованным и утонченным посетителям пятниц, следовало бы, по их мнению, по меньшей мере самого посадить в ту яму, которой с таким трудом избегли бедные влюбленные — герои комедии. Наш театр нуждается в собственных национальных пьесах с подлинно народными характерами, не все же нам обходиться переводными. Но тут-то и выступают снобы со своими рассуждениями о том, что годится для образованной публики, а что нет, тут-то и поднимаются крики: „Пожар! Горим!“ Мы позволим себе успокоить их: та часть нашей уважаемой публики, которая чувствует себя в этих вопросах уверенней и не отличается повышенной чувствительностью, свойственной выскочкам, с удовлетворением и радостью встречает эту первую ласточку национальной драматургии, пусть даже и не совсем окрепшую, но несущую здоровое начало и способную пробудить сочувствие…»

Майса всплеснула руками и вспыхнула до корней волос.

— Правда, написано ужасно язвительно, — сказала Арна, — ужасно. Но я рада, что Антун и Сингне с ее архитектором получат по заслугам.

И она умчалась.

Господи помилуй, напечатано в большой газете! Только бы не вскрылось, что и Майса к этому причастна.

У нее горели щеки, но она от души радовалась. Ей казалось, что вокруг стало чище, будто большой метлой вымели весь мусор.