Эта история иллюстрирует три важных качества памяти: во-первых, то, как трудно осознавать, что яркие воспоминания, наполненные эмоциями и подробностями, ошибочны, во-вторых, что, даже если мы абсолютно, совершенно уверены в точности наших воспоминаний, это не означает, что так и есть на самом деле, и, в-третьих, что ошибки нашей памяти поддерживают наши сегодняшние чувства и представления. «У меня есть ряд воспоминаний о моем отце, — замечает Кэрол, — каким он был добрым человеком, веселым и преданным отцом, любившим мне читать, копаться вместе со мной в книгах, играть со мной в слова. Поэтому для меня было логично предполагать, нет, помнить, что это он читал мне „The Wonderful O“».

Метафоры памяти соответствуют исторической эпохе и технологии. В прошлых столетиях философы сравнивали память с мягкой восковой табличкой, которая сохраняет все, что на ней отпечаталось. С приходом печатного станка люди начали думать о памяти как библиотеке, хранящей события и факты для последующего извлечения и использования. (Те из нас, кто достиг определенного возраста, так и думают о ней, бормоча о том, что мы «архивировали» информацию в нашем переполненном мозговом архиве). С изобретением кино и магнитофонов люди стали думать о памяти как о видеокамере, которая включается при рождении и автоматически записывает все, что происходит впоследствии. Сейчас мы думаем о памяти, используя компьютерную терминологию, и хотя некоторые из нас хотели бы иметь больше «оперативной памяти», мы предполагаем, что почти все происходящее с нами «сохраняется». Наш мозг может не просматривать все эта воспоминания, но они в нем сохранены и ожидают, когда вы их извлечете и, запасшись попкорном, просмотрите, как в кинотеатре.

Эти метафоры памяти популярны, они обнадеживают, но они неверны. Воспоминания вовсе не похоронены где-то в мозгу подобно костям на местах археологических раскопок, и мы не можем их выдергивать из земли как редиску, а если мы все-таки «раскопали» воспоминания, их трудно сохранить так, чтобы они не теряли качества. Мы не помним всего, что произошло с нами — мы выбираем лишь основные факты. (Если бы мы не забывали, наш мозг не смог бы работать эффективно, так как утонул бы в психологическом мусоре — сведениях о температуре в прошлую среду, скучной беседе, случайно подслушанной в автобусе, телефонными номерами, которые мы когда-либо набирали). Более того, извлечение воспоминаний из памяти вовсе не похоже на считывание файла или проигрывание магнитофонной записи: это больше похоже на просмотр отдельных кадров из фильма и попытку сообразить, как могла бы выглядеть вся сцена. Мы можем механически запоминать и воспроизводить поэзию, шутки и другие виды информации, но, чтобы запомнить сложную информацию, мы организуем ее, выстраивая историю.

Поскольку намять реконструирует факты и события, она подвержена конфабуляциям: мы можем путать то, что произошло с кем-то другим, с тем, что произошло с нами, или верить, будто помним что-то, чего никогда не происходило в реальности. Реконструируя воспоминания, люди опираются на многие источники. Когда вы вспоминаете о своем дне рождения в пять лет, вы можете помнить, как ваш младший братик засунул палец в ваш праздничный торт и испортил его, но вы также дополните это воспоминание информацией, которую вы узнали позже из семейных историй, фотографий, домашних видео о празднованиях дней рождения, которые вы видели по телевизору. Вы объедините все это в целостное воспоминание. Если кто-то вас загипнотизирует, и вы вернетесь под гипнозом в прошлое, когда вам было пять лет, вы расскажете, как праздновали тогда свой день рождения, и эта история покажется яркой и подлинной, но в ней будет много деталей, описывающих то, чего в реальности не происходило. Через некоторое время вы уже не сможете различать ваши реальные воспоминания и добавленную к ним когда-то информацию. Этот феномен называется «ошибкой источника» или проблемой «когда же я об этом узнал?» [80] Я читал об этом? Видел это? Или кто-то мне рассказал об этом?

Мэри Маккарти блестяще использовала свое понимание природы конфабуляций в написанной ею книге «Мемуары девочки-католички» («Memories of a Catholic Girlhood»): это редкое исключение из нашей обычной практики историй-воспоминаний. В конце каждой главы Маккарти подвергала свои воспоминания проверке и искала доказательства, подтверждающие или опровергающие их, даже если это могло разрушить интересную историю. В главе «Бабочка из фольги» Маккарти ярко вспоминает и описывает то, как ее строгие дядя Майерс и тетя Маргарет — родственники, заботившиеся о ней и ее братьях, после того как их родители умерли, обвинили ее в том, что она украла приз, принадлежавший ее маленькому брату — яркую бабочку из цветной фольги. Она этого не делала и, когда бабочка пропала, хотя в доме все обыскали, бабочку так и не нашли. Но через несколько дней бабочку нашли под скатертью на обеденном столе рядом с тем местом, где сидела Мэри. Дядя и тетя очень рассердились и сильно выпороли Мэри за эту якобы совершенную ею кражу — дядя ремнем, а тетя — щеткой для волос, но как игрушка попала под скатерть, так и осталось тайной. Через много лет уже взрослые сестра и братья предавались воспоминаниям об ужасном дяде Майерсе. «Тогда мой брат Престон сказал мне, — пишет Мэри Маккарти, — что в тот знаменитый вечер пропажи бабочки, он видел, как дядя Майерс прокрался в столовую, поднял скатерть, а в руке у него была бабочка».

Конец главы. Замечательно! Драматическая концовка и блестяще рассказанная. А потом Маккарти добавляет постскриптум. Когда я писала эту историю, признается она: «Я неожиданно вспомнила, что в колледже начинала писать пьесу на эту тему. Могло ли быть так, что идея, будто это дядя Майерс подложил бабочку на мое место, была мне подсказана моей учительницей? Я слышу, как она говорит мне взволнованно: „Наверное, твой дядя сам сделал это!“». Мэри позвонила своим братьям, но ни один из них, включая Престона (ему тогда было семь лет), не помнил, что видел дядю Майерса с бабочкой в руке или что рассказывал об этом на семейной встрече. «Я боюсь, что, скорее всего, — делает вывод Маккарти, — я объединила два воспоминания: историю о пропавшей бабочке и объяснение того, что могло произойти, предложенное позже учительницей» [81]. Психологически это вполне объяснимо: история о том, как дядя Майерс прячет бабочку под скатерть, соответствовала чувствам Мэри по отношению к этому злому человеку в целом и ее справедливому негодованию, вызванному незаслуженным наказанием.

Когда большинство людей пишут мемуары или описывают прошлое, они, однако, не поступают так, как Мэри Маккарти. Они рассказывают так, как пациенты общаются с психотерапевтом: «Доктор, вот что произошло». Они рассчитывают на то, что слушатель не скажет: «Да? Вы уверены в том, что все именно так и произошло? Вы уверены в том, что ваша мать ненавидела вас? Вы уверены в том, что ваш отец был таким жестоким? И, раз уж мы начали, давайте проанализируем воспоминания о вашем ужасном бывшем муже. Возможно, вы забыли о каком-то пустяке, который мог вызвать у него раздражение, допустим, вполне оправданной с вашей точки зрения интрижке с тем юристом из городка Баг Тасл, штат Оклахома?». Напротив, мы рассказываем наши истории, пребывая в уверенности, что слушатель не станет их оспаривать или задавать вопросы о фактах, им противоречащих, а это означает, что у нас редко есть стимул проверять, насколько наши истории точны. У вас есть воспоминания о вашем отце, которые ярки и отчетливы для вас, они показывают, каким он был, и какие у вас были взаимоотношения. О чем вы забыли? Вы помните, как вы не слушались, и он шлепнул вас, и вас до сих пор злит, что он не объяснил, за что он вас наказал. Но, возможно, вы были таким ребенком, которому было трудно что-то объяснить, потому что вы были нетерпеливы и импульсивны и не слушали то, что вам говорили взрослые? Когда мы рассказываем истории, то обычно прямо себя не упоминаем: мой отец сделал то-то и то-то, потому это он был таким, но не потому, что это я был трудным ребенком. Это самооправдания в наших воспоминаниях. Они — причина нашей реакции, когда мы узнаем, что наши воспоминания неверны: мы удивляемся, чувствуем себя потерянными, будто земля ушла у нас из-под ног. В известном смысле, мы, действительно, теряем опору, потому что в этом случае нам приходится переосмыслить нашу собственную роль в рассказанной нами истории.