Сейчас, обращаясь к Омово, он пытался придать своему голосу как можно больше начальственной власти:

— Управляющий пожелал тебя видеть, как только ты появишься.

Дверь комнаты распахнулась, впустив секретаря-машиниста Саймона с кипой материалов и бумаг, поступивших из других отделов. При виде Омово Саймон ехидно хмыкнул:

— А! Наконец-то соизволил явиться наш деревенский художник. Ха-ха! Уж не пропьянствовал ли этот святоша весь уик-энд, а?

Саймон был невысок, сухопар и производил впечатление человека веселого, остроумного, по-своему даже жизнерадостного. Широкоскулое его лицо отличалось такой худобой, словно он постоянно голодал, кожа была испещрена морщинами, вздувшимися жилами, прыщами и пятнами, а рыжевато-коричневые глаза при всей его постоянной жизнерадостности выражали ту жалость к самому себе, какая бывает в глазах висельника, — все это вместе взятое создавало облик человека, у которого все жизненные невзгоды и тяготы запечатлены на лице. У него был загнанный вид. И сейчас, когда он подтрунивал над Омово, его лицо было точь-в-точь как комок смятой оберточной бумаги — настолько резко обозначились на нем многочисленные морщины. Но как ни странно, при всем при этом он выглядел веселым, и смех его был заразителен.

Омово посмотрел на него и смолчал. Ничего не отвечать, ничем не выказывать своей реакции — такой линии поведения придерживался он в конторе. Но именно эта сдержанность и дистанция, которую он установил во взаимоотношениях с сослуживцами, еще больше восстанавливали их против Омово. Он стремился выполнять свои служебные обязанности, избегая каких-либо трений с сослуживцами, и держался обособленно. Сослуживцы требовали участия, сотрудничества, повиновения; он же всему этому противопоставлял отчужденность и холодную насмешливость, которая неизменно сквозила в его ленивой улыбке и прищуренных глазах. Его не понимали, с ним невозможно было найти общий язык.

— Здравствуй, Саймон!

— Послушай! Во всей конторе не найдется человека, который посмел бы опоздать на работу в понедельник и при этом держался бы с таким невозмутимым видом.

За все десять лет, что я работаю в этой компании, не было случая, чтобы я опоздал в понедельник.

— Заткнись, Саймон, и занимайся своими делами —. вмешался старший клерк.

— Почему, господин начальник? Вот ты на меня кричишь, а ведь я все равно потом поднесу тебе рюмочку.

Старший клерк улыбнулся из-за папки с документами, которую он листал. Между остальными сотрудниками отдела царило полное взаимопонимание.

Омово углубился в работу. Ему предстояло подсчитать, сколько химических препаратов поступило за сегодняшнее утро. Скоро нахлынут посетители. Он достал из белого ящика под столом карточки и стал отбирать те, которые были ему нужны.

— Итак, маэстро, почему же вы опоздали? — не унимался Саймон.

— Я проспал, а потом не мог сесть в автобус.

— И это все, что ты можешь сказать в свое оправдание! Тебе грозят неприятности. Вот подожди, вызовет управляющий, тогда узнаешь!

— Саймон, занимайся своим делом, — снова подал голос старший клерк.

— Почему, господин начальник?

— Саймон, ты мне мешаешь. Заткнись наконец! — крикнул Чако и стукнул кулаком по столу. Он был секретарем управляющего и самым старшим по возрасту среди сотрудников отдела. Все это время он был поглощен изучением карточки футбольной лотереи, прикрыв ее сверху папкой с документами. У Чако было странно перекошенное лицо с толстым и необычайно длинным носом, казалось, специально созданным для нюханья табака, а может быть, ставшим таким в результате этого занятия; из ноздрей торчали пучки черных волос, напоминавшие морские водоросли. В данный момент он машинально щипал огромный прыщ на щеке; его лицо, небритое и оттого казавшееся мрачным и осунувшимся, придавало ему тоже загнанный вид. Он здесь считался примечательной личностью, и коллеги прощали ему все чудачества, потому что с ним было весело. Стукнув по столу и восстановив тишину, которая была ему необходима, Чако снова погрузился в свое занятие. Он обвел кружками номера 6, 26 и 36. Саймон, однако, не унимался:

— Послушай, Чако. Можно подумать, что ты усердно вкалываешь, а ты тем временем подсчитываешь свои шансы на выигрыш. Тебе давно пора присвоить ученую степень доктора по части азартных игр. Ей-богу, для тебя надо создать университет азартных наук.

Омово продолжал просматривать свою картотеку. Отобрав нужные карточки, он убрал остальные в ящик и поднялся с места.

Старший клерк снова осведомился с начальственной холодностью:

— Ты уже ходил к управляющему?

— Нет.

— Чего же ты ждешь?

Ему ответил Чако:

— Управляющий сейчас говорит по телефону. Он не может его принять.

Старший клерк взглянул на него полусерьезно-полуиронично:

— И почему это я сижу в одной комнате с подчиненными?!

Саймон застрекотал на своей машинке. Чако снова углубился в изучение карточки футбольной лотереи. Теперь он обвел кружком цифры 7, 27 и 37. Он закусил кончик карандаша и откинулся на спинку стула.

— Послушайте! — пробормотал старший клерк. Все настроились на шутливый лад. — Этот христианин всерьез готовится к выигрышу. Если бы он так же серьезно занимался науками, он выдержал бы любой экзам… мхиам…

Саймон прервал печатание на машинке.

— Можешь говорить все что хочешь. Но когда он сорвет банк, к нему и близко не подходи. Даже в церкви Аладура близко к нему не подходи.

Тут Чако не выдержал и, отшвырнув свой стул назад, разразился гневным потоком брани, по преимуществу маловразумительной. Когда он вот этак входил в раж, он выпаливал отдельные куски фразы с большими интервалами, так как очень смешно заикался. Саймон с удвоенной энергией стал шпарить по клавишам машинки, чтобы только заглушить свой смех. Было очень забавно, когда вспышка Чако заканчивалась ничем. Когда его гнев иссяк, он снова уселся на место, отложил свою карточку футбольной лотереи и сделал вид, что занят служебным письмом.

Распахнулась дверь кабинета управляющего, и вот он уже в комнате собственной персоной. Невысокий, крепко сбитый человек с довольно светлой кожей. Большую часть его лица составлял лоб, однако, несмотря на отчаянные старания, его внешность не внушала окружающим ни почтения, ни благоговейного страха. В прошлом его часто принимали за простого клерка, что неизменно повергало его в ужас. И чтобы придать своей тогда довольно плюгавой фигуре больше солидности, он старался говорить этаким басом и при этом напускал на себя столь свирепый вид, что казалось, будто он так и раздувается на глазах. Ходили слухи, будто этот пост он заполучил путем каких-то махинаций, через посредство организованной мафии. И вот сейчас он стоял на пороге своего кабинета и окидывал комнату критическим оком.

— Что здесь происходит? — вопросил он на языке ибо. Присутствующие в ответ не проронили ни слова. Омово направился через всю комнату к двери, ведущей в коридор.

— Доброе утро, господин Акву.

— Поди-ка сюда, Омово. Почему ты сегодня явился с опозданием на три часа? Почему?

— Так получилось.

Мистер Акву был средоточием бесплотной враждебности, которую Омово всегда на себе испытывал. Мистер Акву ненавидел его и не скрывал этого.

— Я лично уже трижды предупреждал тебя. Ты знаешь, что я могу сделать, не правда ли? Если я захочу, то могу быть очень жестоким.

Оба напряженно молчали. Управляющий в упор глядел на Омово; и Омово не отвел взгляда, он тоже, не моргая, смотрел в мутные белки начальника. Управляющий подавил вырвавшийся у него смешок. Взгляд Омово скользнул вверх. Он вспомнил, что приблизительно месяц назад отдел недосчитался партии химических препаратов, за которые не были перечислены соответствующие суммы. Проверка по регистрационной книге Омово показала, что они не были проданы. Следовательно, имела место кража. Омово попал в трудное положение. Ответственность за убытки фирмы обязан нести Омово, и потому, что последним уходил из конторы, и потому, что отвечал за учет.