— Псих!

— Сам псих!

— Старый дурак!

— Окоро, оставь его в покое. Успокойся.

— Старик, а так толкается! Старый чурбан!

Человек, на которого с руганью обрушился Окоро, продолжал свой путь. Вдруг он остановился, обернулся и состроил Окоро смешную гримасу, Окоро громко расхохотался. Лицо старика еще больше съежилось, сморщилось и сделалось совсем печальным. Морщины и складки на лице залегли так глубоко, будто само время вырезало их своим резцом.

Он подтянул свои необъятных размеров штаны, и, тяжело ступая, продолжил путь. Окоро неотрывно следил за стариком, пока тот окончательно не затерялся в толпе. Омово с Окоро продолжали идти молча. Подходили автобусы, люди устремлялись к ним с пронзительными криками, кое-кому удавалось втиснуться, растолкав остальных. Автобус разворачивался и мчался в Апапу.

— Как у тебя идут дела с рисованием?

— Никак.

— Мне понравилось, как ты нарисовал Деле. У тебя редкий талант. Но ты изобразил его каким-то грустным. Лицо молодое и безвольное. Деле сказал, что вставит рисунок в рамку.

— Хватит насмехаться.

— А как у тебя отношения с новой женой отца?

Омово не ответил. Он ушел глубоко в себя. Все происходящее вокруг отодвинулось куда-то вдаль, он ничего не слышал и ничего не видел. Он был как бы от всего отгорожен. Он вспомнил привидевшийся ему сон о матери. Их разделяло огромное расстояние, но они испытывали одно и то же чувство — печаль.

— Ну, а братья пишут?

Подошел голубой автобус и остановился почти рядом с ними. В воздухе поднялось облако пыли. Народу на остановке было не особенно много. Большинство пассажиров, пользующихся абонементами, к тому времени уже успели уехать. Вместо того чтобы ответить на вопрос Окоро, Омово сорвался с места и кинулся к автобусу. Он нацелился на переднее место, но какой-то мужчина, судя по запаху изо рта позавтракавший сардинами, сумел его опередить. Тогда Омово ринулся в конец салона и завладел местом у самого выхода. Он выглянул из двери и увидел, что Окоро предпринимает запоздалую попытку втиснуться в автобус.

— Все места заняты! Автобус набит до отказа! — без конца повторял кондуктор. — Больше мест нет. Посадка закончена, сойдите с подножек! Осторожно, болваны! Поехали, водитель, поехали!

Окоро смущенно улыбался по поводу своей нерасторопности. Омово показал ему большой палец.

— В другой раз не зевай!

— Ну и ловкач же ты!

Автобус развернулся и покатил в сторону верфи Апапа. Так как автобус был набит битком, кондуктор вынужден был примоститься на боковой скамье, чтобы было удобно открывать раздвижные двери. Его зад в грязных штанах маячил перед самым лицом Омово. Он отвернул лицо в другую сторону. Он был зол, но ничего не мог поделать.

— Эй, парень, прошу тебя, убери свой зад от моего лица, — сказал Омово, повернув обращенный к нему зад кондуктора в другую сторону.

— Что, твой отец — хозяин этого автобуса? Прошу оставить меня в покое! — И с этими словами, словно в насмешку, кондуктор придвинул свой зад еще ближе к Омово. Водитель засмеялся, несколько пассажиров тоже нашли эту перепалку забавной.

Омово пришел в бешенство. Кондуктор расхохотался, но потом все-таки смилостивился и повернулся задом в другую сторону. Омово сидел молча, застыв на месте. Кондуктор косился на него воспаленными, глубоко запавшими глазами, а потом сказал:

— Бывают же такие уроды! Бритоголовый!

Водитель снова рассмеялся, а вместе с ним еще несколько пассажиров. К лицу Омово прихлынула горячая кровь, от нервного напряжения у него дрожали руки и ноги. Потом напряжение прошло и он подумал: «Сейчас меня гложет обида, потом обида пройдет. Кондуктор и те, кто смеялись, — там, а я здесь, далеко от них. Я для них недосягаем». Он посмотрел в упор на кондуктора и сказал:

— Да. Урод, бритоголовый! Это я. — Он достал носовой платок, вытер лицо и голову, посмотрел на оставшиеся на нем пятна пота и пыли. Он успокоился и расслабился, словно выиграл безмолвное сражение.

Он выглянул в окно и, к своему огорчению, обнаружил, что они попали в пробку. В конторе его ждал еще один трудный и утомительный день. Он с отвращением подумал о царящей там атмосфере вечных склок и недоброжелательства. Пелена спала с его глаз, и он увидел, как жестокая будничная реальность уставилась ему в лицо безобразной, разорванной, выброшенной на свалку маской.

Глава шестнадцатая

Было уже начало одиннадцатого, когда Омово добрался наконец до конторы.

Он шел к своей конторе, а топот и скрип его башмаков на толстой подошве разносился по коридору. Этот скрип его раздражал. Он всегда чувствовал себя виноватым, когда, как сегодня, являлся на работу с опозданием, и старался по возможности не привлекать к себе внимания. В таких случаях он обычно крался на цыпочках, но если в тишине, которая при этом становилась особенно ощутимой, башмаки издавали какой-нибудь едва заметный скрип, это еще больше действовало ему на нервы. И он переходил на обычный шаг. Пусть смотрят. Пусть судачат и строят догадки. А он будет ходить нормальным шагом.

Свернув в ту часть коридора, где размещалась его контора, он лицом к лицу столкнулся с девицей из финансового управления, которая вечно подшучивала над ним. Девица была в теле, но не толстая, с круглым, ярко накрашенным, довольно миловидным личиком, и отличалась веселым нравом.

— А, Омово! Ты что, только еще идешь на работу? Вот это да! Тебе бы начальником быть. — Она держала в руках чайник и как раз направлялась к дамскому туалету.

— Ты слишком сильно намазала губы, — заметил он на ходу.

— Это тебя не касается, понял!

— Вот это я как раз и имел в виду. Я предпочитаю не смотреть на твои губы. — Он заставил себя усмехнуться. — И почему это ты варишь общественный кофе на воде из дамского туалета?

Она смерила его презрительным взглядом и с чайником в руках исчезла за дверью туалета.

— Неудивительно, что все мужчины здесь бабники! — бросил ей вслед Омово.

Подойдя к двери с табличкой «Химический отдел», он помедлил минуту, машинально рассматривая надпись, потом решительно распахнул дверь. В конторе было холодно — все кондиционеры работали на полную мощность. Большинство сотрудников отдела были фанатиками по этой части.

Едва переступив порог, Омово ощутил всегдашнюю витавшую в воздухе враждебность. Он чувствовал эту враждебность постоянно, и она действительно существовала, составляя часть его служебного бытия. Он давно уже не пытался установить, когда и с чего началась эта враждебность — то ли с того момента, когда он в пух и прах разругался со старшим клерком, то ли когда одна из сослуживиц, которая теперь уже здесь не работает, воспылала к нему симпатией. Сейчас укоренившийся дух враждебности не мог коснуться Омово, он был одет в броню и недосягаем для него.

Поначалу, когда Омово вошел, никто даже не поднял на него глаз. Губы его растянулись в непривычной ухмылке, на щеках обозначились глубокие ямочки, и он прищурил глаза, чтобы привыкнуть к тусклому свету. Он шел к своему столу, шаркая подошвами черных башмаков. Он провел рукой по лицу и почесал бритую, лоснящуюся голову. Он считал, что таким образом самоутверждается, и оттого тихо ликовал.

— Доброе утро, Акапо, — весело произнес он.

— Мистер Акапо, — раздраженно поправил его старший клерк.

— Доброе утро, мистер Акапо.

— Вот так-то. Я требую, чтобы отныне ты всегда обращался ко мне почтительно.

Акапо был высокий, весьма неказистой наружности мужчина с широким, заметно искривленным носом, с бакенбардами, почти не заметными на фоне его черного лица с огромными мясистыми губами. Вздорный и назойливый и в то же время льстивый и трусливый человек, он испытывал благоговейный трепет перед начальством. Он прослужил в компании больше двадцати лет; начав с нуля, он долго и терпеливо поднимался по ступенькам служебной лестницы, пока не достиг должности старшего клерка, и никогда никому не позволял забывать об этом.