Когда на заре или в полдень

цветочница молодая,

озябшая,

очень похожая на морского «впередсмотрящего»,

который торчал из корзины на мачте,-

когда такая цветочница

веселым, слегка простуженным голосом

кричит:

ПОДСНЕЖНИКИ, КУПИТЕ ПОДСНЕЖНИКИ,

ДАМЫ И ГОСПОДА! -

я, беспомощный, словно муха в сметане,

на постели, заснеженной грустью сиротства,

но по-прежнему полный сладчайшего жара,

я мечтаю опять пережить

беспечность веселой весны -

до самых корней древесных,

до самых луковок травных.

И вот – земля, желанная земля,

холмистый спуск, дурмана острый вкус.

Весна, и мне подарена она

для средоточья всех минувших вёсен,

и всех цветов, и головокружений,

и терпкого источника любви,

утраченного навсегда,

но все же

сверкающего чистотой хрустальной,-

не нужно ничего, лишь погрузить

от старости трясущиеся руки

в источник, словно в рыхлый

грунт весенний.

И вот – земля, желанная земля,

и первым солнцем обогретый мох,

и ласковость последнего объятья,

и бархат-папоротник.

Лети, корабль, по взвихренной пучине,

вперед, мой милый,

покуда нас не бросила навеки

любовь сладчайшая, которой нет в помине,

Я больше ждать ее не в силах ныне.

Так что такое есть поэт?

Скорбит он где-то рядом с нами?

Дрожит и плачет? Вовсе нет

Он только сердце ранит снами

когда трагическая явь

мешая грозно дни и ночи

гордиев узел завязав

над головой его грохочет

и беззащитный и больной

готовый рухнуть на колени

он спотыкается порой

о рифм незримые каменья

и шелестит в напрасном рвенье

пустых метафор мишурой.

Вы, люди будущего века,

чьи образы, как гребни гор высоких,

я мысленно ищу на ощупь,

не будьте горды и надменны!

Не будьте горды мудростью своею,

надменны красотой своей не будьте,

покуда хоть один из миллиарда

не сможет имя написать свое

и будет хоть один из миллиарда

в грязи влачиться.

Вы из команды той ракеты первой,

что лобызнет пустынный кратер Марса,

с приветствием неситесь голубиным,

с оливкового веткой,

а не смертным

лучом губительным,

что мечет гелий.

Сын будущего с новым представленьем

о красоте – с яснейшей головою,

за счет пищеварения и секса

сверхмерно развитой,-

владычить будет миром.

Но горе,

если будет он без сердца,

кусочка мышц вот этого, который

горит, как пламень,

этот пламень страсти,

которым человек к земле припаян.

Дрожал от нетерпенья

охвачен

жаждой знанья.

Не знал,

что ошибется

и примет заушенье.

Когда ошибся -

слюною пряной

подслащивал страданья,

врачуя раны.

И за успех нежданный

хвалы не принял плату,

а телескоп уставил,

как Галилей когда-то,

он в звездный мрак,

чтоб в нем,

да и в себе самом

все «почему» и «либо»

сменить на слово «ибо».

Он выразил миров движенье,

недвижных звезд соотношенье,

и старцы на него поднялись

у огненного рубежа.

Но все-таки он рвался ввысь;

хотя пылал,

он не кричал.

Молчал

и путь свой продолжал.

На его правде,

а не на тебе, рыба-кит,

стоит наш глобус.

Нет,

Но стоит – летит!

В росинках травы утренних вершин.

Какой творец

работу завершил?

Восходит солнце.

В капельке одной -

светило целое,

весь мир земной.

На травы,

окропленные росой,

наступит человек

ногой босой.

Не ведая об этом

до поры,

он разрушает

целые миры.

Шагает,

радуясь рожденью дня…

Но чья над ним

занесена ступня?

То, что было,- это все станется,

Никогда быльем не порастет.

Словно шрам,

который с нами старится, Р

ядом с нами прошлое идет.

Ни на час из сердца я не выброшу

И не позабуду никогда

Скалы,

рядом с нашим детством

выросшие,

Крутизну и блеск немого льда.

Под ногами гнется слабый лед.

Все же -

вверх я лезу по оврагу,

Чтоб орлиный разглядеть полет,

Избавляющий

меня от страха.

Словно шрам, который с нами старится

И не зарастает никогда,-

Прошлое.

Оно не возвращается

И не исчезает без следа.