В обвинительной речи на суде прокурор, цитируя высказывания замечательного советского педагога А.С.Макаренко, говорил о том, что в отношении родителей к своим детям должно соблюдаться чувство меры. Дети страдают от недостатка любви родителей, но портиться могут и от избытка любви — этого великого чувства. Разум должен быть регулятором семейного воспитания, иначе из лучших родительских побуждений получаются наихудшие результаты и аморальные последствия.
Разума, этого регулятора семейного воспитания, не было в семьях осужденных.
Как гром среди ясного неба обрушилось на эти семьи известие о том, что их выхоленные, «воспитанные» сынки на самом деле грабители и убийцы!
— Наш сын невиновен! Он не способен зарезать даже курицу! Это ужасная ошибка! — таковы были первые слова, с которыми родители обратились к следователю.
Они наняли лучших адвокатов и стремились любыми путями смягчить участь своих детей. А мать Александра даже явилась к родителям убитого Эдуарда и предлагала им деньги за то, чтобы они постарались выгородить на суде ее сына.
Толстые папки следствия, многочисленные документы, показания свидетелей обличают не только преступников. Атмосфера преклонения и угодничества, окружавшая юношей в семье, исполнение любых желаний приучили их к мысли, что им все дозволено. Известно, что такими же убеждениями была проникнута дореволюционная так называемая золотая молодежь: сынки богатых дворян, фабрикантов, купцов. Родители осужденных не дворяне, не фабриканты и не купцы. Это люди труда, которые не мыслят своей жизни без общественно-полезной деятельности. Но уважение к труду и верность этим принципам они не сумели воспитать в детях, считая, что все это придет само собою, с годами, а пока, дескать, пусть погуляют и повеселятся. А ведь от праздности, от распущенности до преступления — один шаг…«
Фельетон потряс страну, хотя преступления, подобные описанным в нем, совершались ежедневно. Но о них не писали, чтобы не волновать общественность: иллюзия благополучия страны. А главное, чем взбудоражил фельетон, состояло в том, что его «героями» были детки высокопоставленных родителей, имена которых, тем не менее, не назывались.
Слово «плесень» долгое время было нарицательным.
«Испанец» из дома Кагановича
Майя Каганович была уже взрослой, когда в ее семье в конце тридцатых годов появился маленький мальчик Юра.
В книге Феликса Чуева «Так говорил Каганович» история усыновления Юрия дается из уст самого Лазаря Моисеевича:
«— Майя, поезжай в детские дома, может, тебе понравится какой-нибудь мальчик, давай возьмем его, будем воспитывать.
Майя поехала. В одном из детских домов ей приглянулся мальчик — беленький, голубоглазый. Он с первых минут привязался к Майе.
Привезли его домой, в Кремль. Посмотрели:
— Хороший мальчик, но кто же скажет, что он наш сын? Вот если б черненький…
Пришлось Майе поехать еще раз. Выбрала черноволосого мальчика. Его не привозили в Кремль, чтобы не травмировать, а только сфотографировали. Родители посмотрели карточку — понравился. Привезли. Было в нем что-то восточное. На вид — годика два с половиной. Больше о нем ничего не было известно — кто он, от каких родителей… Но сам он себя называл Юрой Барановым«.
Есть у меня два воспоминания.
Первое — перед новым, 1944 годом я, девчонка, была в Кремле в квартире у Ворошиловых. Их внук Клим повел меня в квартиру к другому мальчику, Юре. Там в большом холле стояла большая елка. Мы втроем начали украшать ее. Мальчики притащили стремянку, и я влезла на самый верх. Они подавали мне игрушки и говорили, куда надо вешать. Юра показался мне очень красивым.
Второе воспоминание. 1953 год. Первокурсниц филфака МГУ пригласили на вечер танцев в свой клуб первокурсники академии имени Жуковского. Я ненавидела танцы, но девчонки уговорили — пошла. У входа в клуб — он помещался в здании бывшего, знаменитого при царе, ресторана «Эльдорадо» — наша девичья стайка столкнулась с группой выходящих юношей в летной форме. Запомнился один: высокий, стройный, белолицый, неописуемый красавец. Он что-то громко кричал, размахивал руками, хохотал.
Я узнала его. С ним вместе вешала игрушки на елку в его квартире в Кремле. Я его вспоминала. Довольно долго. Мне показалось, что, когда вырастет, он будет похож на мою романтическую любовь — полководца Петра Багратиона.
— Это Юрка Каганович, между прочим, женат, — сказала одна девушка из нашей группы.
Она «отслеживала» кремлевских парней.
Серафима Михайловна, первая жена Юрия Кагановича, рассказывает:
— Семья моя простая. Из Венева. Мама без образования. Отец — десять классов окончил. Дед садовником был, табаки выращивал, а бабка их дегустировала. Помню бабушку Машу: в одной руке поварешка, в другой — пахитоска.
С Юрой в компании познакомилась, он сначала учился в артиллерийском училище, потом в академии Жуковского. Сразу привязался.
Кагановичи жили в Кремле, как войдешь, от Спасской башни направо, напротив Сената, сбоку, где бриллиантовые хранилища. Маленькие клетушки там были, а потом стали строить для них особняки на Ленинских горах, на помойке. Никто не хотел ехать. Дед (Серафима так называет Лазаря Кагановича. — Л.В.) сказал: «Заставляют нас жить отдельно». Это уже после Сталина и Берия было, в 54-м году. Въехали в особняк № 90, растерялись — такая площадь, — стали искать себе место, и поселились старики Кагановичи в кинозале.
В подвале особняка — бомбоубежище, в комнатах стены промерзали. Оперативники из охраны на стены одеяла вешали.
Дача Кагановича? Напротив Серебряного Бора была, в Троице-Лыкове. Наполовину деревянная, наполовину каменная. Наверху спальни — там три комнаты, внизу, как водится, бильярдная.
Я ничем у них не пользовалась, у меня на даче было две своих подушки, и за них я потом заплатила коменданту, когда он, после падения Кагановича, ходил и вымогал деньги, знал, что нам некому будет пожаловаться.
У меня вообще, когда я жила с Юрой, одно-единственное желание было: институт окончить, в нефтяном училась, чтоб кусок хлеба был.
Когда это с дедом случилось в 57-м году, мы все на дачу приехали, сели на скамейку. Лазарь Моисеевич говорит: «Ну, вот, у нас теперь ничего этого не будет, даже ложек, вилок, подушек у нас своих нет».
А я говорю: «Ерунда, все можно в магазине купить».
Я не любила бывать на даче, за колючей проволокой сидеть. Потихоньку спущусь к реке, попрошу катер — и на ту сторону, а там дом отдыха Морского флота.
— Как складывались отношения с Марией Марковной?
— Нормально. Хорошие отношения. Один раз из-за Юры повздорили. Она говорит: «Ты резкая, невоспитанная». А я ей: «Меня геологическая помойка воспитывала».
— Юра был хорошо воспитан?
— Он был шалавый. Отец с матерью работали, а его «оперсоски» — так мы оперативников звали — воспитывали. Они его и споили. Мы с ним до свадьбы шесть лет встречались. Я у него первая была, и он у меня — первый.
— А кто бывал у вас на даче?
— Хрущев притаскивался, всегда поддатый. Майя дружила с Радой Хрущевой. И Аджубей часто бывал.
— А Берия?
— Бериевские жили отдельно. Рядом дача стояла, но не общались. Я его видела в машине, а жену на дачном участке. Гуляла в шубе, всегда внакидку. Кинофильмами с нами менялись.
Кагановичи скромно жили. После смерти Сталина дед сказал: «Теперь мы себе зарплату урезали, на одну четверть. Будем получать 15 тысяч». Они за все платили. Могли выписывать себе продукты на 2000 рублей в месяц, остальное докупали, что на улице можно было купить.
Когда они сами себя урезали, то Кагановичи стали на даче кроликов разводить, и повар делал из них разные блюда. Я этих кроликов ненавидела. И огород у них тогда на даче был, кукурузу сажали, овощи.
Когда все кремлевское кончилось, Мария Марковна очень переживала, а Лазарь сказал: «Раз родина посылает, надо ехать в чертов Асбест». Я предложила ехать с ним, помочь на первых порах, но он отправился один. Юра ездил к нему, рассказывал: «Ест на газетке, никто за ним не ходит, но рабочие любят его». Он был, по-моему, управляющим Асбест-треста.