Мы потом еще пару дней вплетали эти слова в свою шу­точную болтовню:

А у меня такой случай был. Приехала ко мне одна по­клонница из Одессы. Ну посидели, выпили на брудершафт -дело к ночи. Чувствую, пора в койку. Я ведь интуит. Ну и на­чинаю лезть ей под квадру.

А она что?

Не поверишь. Без тени смущения берет меня за дуал и -понеслась! Ох, и женщина была. Вот с такими тождиками!

А сенсорика какая?

Бритая.

Глядя на нас, Самойленко нарадоваться не могла:

Видите, как вам весело вдвоем? Все потому, что вы дуалы. Ведь Курилко - явный Есенин. Тип слабый, ветреный и совершенно не деловой...

Ну спасибо, Ира, - говорю.

Соционика - это наука. Или псевдонаука. Не знаю. Делит людей то ли на восемнадцать, то ли на тридцать шесть ти­пов. По манере поведения. По внешности. Каждый тип имеет имя данное по одному из знаменитых представителей этого типа. В Америке имена другие. Более близкие и понятные американцам.

Если знают, кто ты по соционике, то заранее могут ска­зать, что и как ты будешь делать, как реагировать в той или иной ситуации.

Откровенно говоря, я не силен в этом.

Классифицировать человека может лишь специалист. По ответам, по внешности и манере держаться.

Со мной - беда. Один утверждает, что я будто бы Горький, второй, что Достоевский, а трое последних утверждали - Есе­нин.

Сергей Александрович из вышеперечисленных мне импо­нирует сильнее остальных. Поэтому я не возражаю. Хотя многое в характеристике этого типа мне не понравилось.

Мне Самойленко из какого-то института притарабанила выдержку на тринадцати страницах из научного труда неко­его величайшего гения этого дела. Там и плюсы были и минусы.

Я даже заподозрил ее в том, что она попросту пошутила надо мной. Но она не могла знать и половины того, что там было написано обо мне. Не настолько хорошо она меня знала.

Был, кстати, забавный случай. Танелюка частенько при­глашают сниматься в телевизионной рекламе. Он отснялся уже в трех-четырех десятках, а я всего в одной, да и то, слава Богу, мельком. На пробы же и кастинги всегда ходили вмес­те. Я шутил, что приношу ему удачу, и требовал за это десять процентов от его гонорара.

Так вот. У хозяйки агентства (наша теперь хорошая зна­комая) интересуемся - почему, мол, исключительно по фото­графиям, заказчики выбирают кого угодно, в том числе и Се­дого, а меня - ни в какую.

Она отвечает:

- Есть такое понятие - тяжелая внешность. Раз. А во-вто­рых, у тебя, Леня, злая, я бы даже сказала, хищная улыбка. Тогда как у Жени она добрая и обаятельная. Все заказчики это подмечают.

Я, балуясь, фальшиво возмутился:

Значи-ца так! Передай всем этим заказчикам, что я по соционике Есенин. А Есенин, блин, это мягкий, добрый и ро­мантический лирик. И его светлая, милая улыбка считается визитной карточкой этого типа.

Какого типа? - не поняла она.

Есенина.

При чем здесь Есенин?

Так ведь я, - говорю, - Есенин. Так мне сказали.

Она была обескуражена:

В смысле - Есенин? Кто сказал? Он же умер.

И она - я клянусь! - растерянно и вопросительно посмот­рела на Танелюка в надежде найти поддержку своим словам. Создавалось впечатление, что она не совсем уверена в смер­ти классика.

Пришлось ей долго разъяснять, что такое соционика и как ею дурят нашего брата.

И вы Есенин? - спросила она с сомнением в голосе.

Я не Есенин, я другой.

А эту самую «злую улыбку» Жека мне еще не раз вспоми­нал.

- Может, не пойдешь на кастинг? У тебя все равно улыб­ка... того... сам знаешь.

Я, к слову сказать, уже давно и не хожу по кастингам. И дело вовсе не в улыбке.

Глава восемнадцатая

 После спектакля

После спектакля, переодевшись, я всегда минут десять сижу в гримерке. Релаксирую, как говорит Котя.

Но в этот раз я сижу значительно дольше. Идти домой не хочется. Сегодня к Марине должна была приехать кума. Без выпивки их встречи не обходятся. А я Котову выпившей пло­хо перевариваю.

Ну ты идешь? - спрашивает Седой.

-Куда?

К метро - куда!

А Бурый где?

У него машина сломалась. Его не будет.

Я огорченно вздыхаю. За два с половиной года я легко и сильно привык, что Бурлака всюду меня катает.

Устал? - участливо интересуется Жека.

Если честно, да. Силы уже не те. Старый я.

Тебе ведь только тридцать два.

Ну и что! Истинный возраст определяется не тем, сколь­

ко человек прожил, а тем, сколько ему осталось.

Да ладно! Ты еще всех нас переживешь.

Ну в каком-то смысле, да.

Мы выходим на воздух. На улице ветрено. И сыро. В измятых лужах плавают огни фонарей.

Запахнувшись в одежды, сунув руки в карманы, мы пле­темся к метро мимо ботанического сада.

Постой, - Женя обернулся, - мы там ничего не забыли?

У меня такое ощущение, будто мы там что-то оставили.

Мы оставили там десять лет своей жизни. Всю свою мо­лодость.

Он ухмыльнулся:

- Ну и настроеньице у тебя нынче.

Мы продолжаем свой прерванный путь.

- Что дома? - спросил я. - Как Джулька?

Седой поморщился:

Истерит. Настроение, как у беременной лани, каждую минуту меняется. Я устал подстраиваться! Я ей не маль­чик!

А сколько тебе, кстати?

Тридцать девять.

Да... Старик и море.

Женину Джульетту я не видел давно. Но думаю, если она изменилась, то в худшую сторону. Раньше она отличалась тем, что при необходимости всегда могла найти повод для не­довольства. (Тем самым она пыталась держать Женю в по­стоянном напряжении.) В крайнем случае она вспоминала старые обиды. Например, его измену восьмилетней давнос­ти. После того случая Седой еще не раз ходил налево, но чис­тосердечно рассказывать об этом Джульетте - такой глупос­ти он больше не совершал.

- Обвиняет меня в эгоизме, - бурчит тем временем Седой, -а сама только о себе и думает. Мои проблемы это мои пробле­мы. А ее проблемы - это проблемы всей семьи. И все кругом плохие, одна она хорошая. Ей никто не нужен. Она вспоми­нает о своих друзьях только тогда, когда ей от них что-нибудь нужно.

Резонно.

-Ау тебя как?

У меня все хорошо.

Серьезно?

Вполне. Женатому человеку плохо только дома, холосто­му - везде.

Моросит. Ветер треплет листву.

Слушай, — говорит Седой, - тут скоро запускается новый сериал, и знаешь, кто режиссер? Сонов! С которым ты сни­мался в скетч-шоу!

Ну и что?

Как - ну и что? Вы три месяца вместе работали. Позво­ни ему, пусть возьмет нас.

Седой, он прекрасно знает, как меня найти, если я ему понадоблюсь. Я не стану ему звонить. Я не желаю никого ни о чем просить.

Прав Амиран. Тебя обуяла гордыня.

Да-да, знаю, - отмахнулся я. - Меня обуяла гордыня. Я обуенный.

Когда мы приблизились к метро, Седой спрашивает:

- Постоим покурим?

Я утвердительно киваю головой. -Давай.

- А Сонов пьет?

- Еще бы. Как-никак заслуженный артист Украины.

Хотя на самом деле, будучи всего лишь заслуженным, Со­нов бухал как народный.

Ветер не утихает. Проклятая сырость пронизывает тело до костей. Хочется горячего чаю. Поэтому я предлагаю вы­пить водки.

Даже не знаю, - колеблется Седой. - Я собирался сегодня вернуться к Джульке, я неделю жил у Амирана.

Успеешь, - говорю я, извлекая из кармана мятые купю­ры. - Давай сообразим на троих.

А где возьмем третьего?

Он нам не нужен. Сегодня я буду пить за двоих. За себя и за того парня.

Танелюк берет деньги и идет к ларькам.

Возвращается через пару минут с бутылкой водки и дву­мя полураздавленными сникерсами.

- Ты что, их топтал?

Мы начинаем пить. Прямо из горла. Закусывая тягучими сникерсами.