Сеньору Нельсону Меса Лопесу1

Уважаемый друг,

«День школьной корреспонденции» принес мне много писем от детей, которые, как и ты, хотят выразить своё единство с нашей Революцией. Мы очень горды патриотическим духом наших ребят и очень верим, что у будущей Кубы будут образцовые граждане.

Единственное, что мне хотелось бы сказать тебе, это то, что лучшая помощь, которую ты сегодня можешь оказать нашему правительству,—это не жалеть усилий в твоей учебе, всегда стараясь сделать ещё больше.

Тебя приветствует Команданте Эрнесто Че Гевара

Гавана, 12 апреля 1960 г.

«Год аграрной реформы»

Эрнесто Сабато2 Аргентина

Уважаемый соотечественник!

Примерно пятнадцать лет назад, когда я узнал вашего сына (ему сейчас должно уже быть около двадцати) и познакомился с вашей женой (в местности, которая вроде называлась «Кабаранча»— в Карлосе Пас) и впоследствии, когда я прочитал вашу восхитившую меня книгу «Один и вселенная»... мне и в голову не могло прийти,

1) Ученик шестого (для нас—девятого) класса школы в провинции Гавана.

2) Один из классиков аргентинской литературы (в ряду Борхеса, Кортасара ... )

5341 письма

что именно Вы, обладатель самого священного для меня в мире звания—писателя, спустя годы обратитесь ко мне с вопросом об определениях, «возобновляя дискуссию», по вашим словам, и ссылаясь на мой авторитет (что основано на некоторых фактах—и куче субъективных обстоятельств).

Я останавливаюсь на этих, предваряющих воспоминаниях только для того, чтобы напомнить, что, несмотря ни на что, я принадлежу земле, на которой я родился, и что я ещё способен глубоко чувствовать все её радости и надежды — и её разочарования тоже. Было бы трудно объяснить Вам, почему «это»—не то, что «Освободительная Революция»1, хотя, быть может, стоило бы сказать вам, что кавычки вокруг слов, которые Вы обличаете, я видел с самых первых дней—и отождествлял эти слова с тем, что произошло в Гватемале, которую я покинул [в том же году] побеждённым и почти разочарованным, и таково же было настроение всех, кто сначала принял участие в этом странном приключении и чьи революционные чувства обрели впоследствии новую глубину в контакте и теснейшем взаимодействии с крестьянскими массами—в ходе жестокой двухлетней борьбы и воистину тяжкого труда.

Мы не могли быть носителями «Освободительной», поскольку не были частью плутократической армии, мы были новой, народной армией, взявшейся за оружие, чтобы покончить со старой, и мы не могли быть «освободителями», потому что символом нашей борьбы были уничтоженные скотоводческие латифундии—не коровы, конечно, а колючая проволока, их окружавшая и уничтоженная тракторами (именно такова сегодня эмблема ИНРА)2. Мы не могли быть «освободительной революцией» потому, что на Кубе служанки плакали от радости3 в тот день, когда бежал Батиста и мы входили в Гавану—и сегодня они же сообщают нам о всех замыслах и всех наивных заговорах господ из «Кантри-Клуба»—тех же самых, которых

1) Официальное, апологетическое название правого военного переворота 1955 г., когда традиционная латифундистская элита страны свергла популистский режим генерала Перона.

2) Национальный Институт Аграрной реформы (выполнявший фактически и функции Министерства сельского хозяйства).

3) В противоположность сцене, описанной в книге Э. Сабато «Другой лик перонизма» — праздничное ликование аристократов и плачущие на кухне служанки (в дни свержения Перона).

53511959-1966 годы вы знали в аргентинском «Кантри-Клубе» и в компании с которыми вы иногда совместно выражали свою ненависть к перонизму.

Здесь на Кубе покорность интеллигенции приняла гораздо менее утончённые, чем в Аргентине, формы. Здесь та находилась в прямом рабстве, не прикрываемом маской безразличия (как там) — и в гораздо меньшей мере подчеркивала свою интеллигентность; это было просто рабство на службе у позора, ничем не отягощенное и не облагороженное: они просто болтали.

Но всё это—лишь литература. Послать Вам—как это сделали Вы для меня—книгу (о кубинской идеологии) значило бы попросту отложить ответ на год; сегодня я могу лишь показать — как попытку потеоретизировать насчёт этой революции, первую попытку, м. б., серьезную, но в высшей степени «практическую» (как и все наши вещицы закоренелых эмпириков) —книгу «Партизанская война». Это продукт почти ребяческой гордости умением размещать слова в определённой последовательности; она не претендует на объяснение серьезных вещей, которые Вас беспокоят. И, м. б., не сумеет сделать этого и вторая книга, которую я думаю опубликовать, если национальные и международные обстоятельства не заставят меня снова взяться за оружие (дело достаточно малозначащее для члена правительства, но вызывающее энтузиазм у человека, склонного к приключениям). Предваряя то, что может появиться—или не появиться (книга), могу сказать вам—синтезируя её содержание,—что Революция эта — продукт чистой импровизации. Один из руководителей компартии, посетивший нас в Сиерра-Маэстре и восхищённый такой всеобъемлющей импровизацией и тем, какими подогнанными оказывались все пружины и колесики, самостоятельно функционировавшие и складывающиеся в единую централизованную организацию, сказал, что это — самый совершенно организованный хаос в мире. И этим качеством Революция обязана тому, что развивалась значительно быстрее, чем её идеология. В конце концов Фидель Кастро был кандидатом в депутаты от буржуазной партии, столь же буржуазной и респектабельной, как Радикальная партия в Аргентине; он следовал по стопам погибшего лидера—Эдуардо Чибаса", до-

1) Наиболее видный деятель либерально-этической оппозиции режиму коррупционной демократии на Кубе, основатель Ортодоксальной

-<< о| партии. Застрелился во время выступления по радио (в 1951 г.), призвав народ к борьбе против коррупционного режима.

5361 письма

статочно схожим по характеру с [лидером наших радикалов] Ирри-гойеном1, и мы, шедшие за ним, были группой людей, политически мало подготовленных, обладавших лишь зарядом доброй воли и врождённой честности. Это и выражал наш девиз: «В 1956 году станем героями или мучениками». А немногим раньше нашим (или вернее — Фиделя) кличем было: «Стыд против коррупции». Так в простых фразах мы синтезировали нашу линию — не более сложную, чем эти лозунги.

Война сделала нас революционерами. Не существует для революционера опыта более глубокого, нежели война; не сам по себе тот факт, что мы носим оружие, убиваем, ведём борьбу того или другого типа—но совокупность всего, связанного с участием в войне; осознание того, что вооружённый человек представляет собой боевую единицу и стоит любого другого вооружённого человека и может уже не бояться других вооружённых людей... Объяснение (нами, руководителями) безоружным крестьянам, что они могут взять оружие—и показать солдатам, что вооружённый крестьянин стоит лучшего из них... И вместе с тем осознание того, что сила одного мало чего стоит, если кругом неё нет силы всех; осознание того, что революционные лозунги должны отвечать животрепещущим стремлениям народа; и сама учеба у народа — познание его самых глубоких чаяний и умение превратить эти чаяния в знамя политической агитации...

Через эту школу прошли мы все—и поняли, что жажда земли является самым мощным стимулом для борьбы крестьян на Кубе. Фидель понял и многие другие вещи, в своём развитии он превратился в народного вождя, каким он является сегодня,— и в гигантскую, объединяющую народ силу. Потому что Фидель в первую очередь—это в полном смысле слова объединитель, неоспоримый вождь, который устраняет все разногласия, разрушает их своим осуждением. Подчас—используя их, в других случаях—когда речь идёт о деньгах или честолюбии—бросая им вызов, он всегда со страхом воспринимается противниками.

Так появилась на свет эта Революция, так рождались её лозунги и так мало-помалу вокруг этих фактов начиналось теоретизирование, создавалась теория, которая шла на буксире событий. Провозглашению—в горах Сьерра-Маэстры—Закона об Аграрной рефор-