— Не стреляйте, не стреляйте!

Никто уже не стреляет. Мы смотрим, как к нам подъезжает джип с включенными фарами. Две женщины прикрывают глаза руками, а двое мужчин стоят в угрожающей позе с пистолетами, нацеленными на фары джипа.

— Бросай оружие! Слышишь, бросай оружие! Вы окружены, сдавайтесь!

Мужчины бросают пистолеты.

— У нас одного ранили, а может, и убили. Он там, — говорит один и указывает рукой направление.

Женщина делает несколько шагов, наклоняется, потом вдруг выпрямляется и кричит:

— А—а–а! Убили Фела!

— Пропади он пропадом! — кричит другая. — Туда ему и дорога!

— Фела—а–а!

— Да пропади он пропадом! Видишь ли, самолет захотел угнать. Кто нас подбил на это? Кто нам все уши прожужжал? И ведь все—таки уговорил! Ах, лучше прибыть на самолете, чем с пустыми руками. Вот и смотри на него, радуйся! Доигрался… Теперь из—за него всю жизнь не отмоешься!

— Фела—а–а!!!

— Туда ему и дорога!

— Ирене, брось ты этого негодяя, не убивайся, — говорит один из мужчин и берет плачущую женщину за руку.

— Прикидывалась смелой, а на деле оказалась слюнтяйкой.

— Брось, не слюнтяйка она, это все нервы, — говорит второй мужчина. — Она поплачет и придет в себя…

На лице Ирене появляется улыбка. Она принимается хохотать и хохочет все время, пока мужчина ведет ее к одному из джипов.

— Раймундо, слушай… — говорит другой.

— Да идите вы все! — кричит первый. — Ну что, угнали самолет? А? Получили? Вот чем закончилась ваша идиотская оперетта — твоя и Диего!

— Отстань от него, Саул, отстань, — сквозь истерический смех произносит Ирене.

Кинкалья, Болита и Макарио с винтовками наперевес идут впереди по направлению к огням. Кинкалья отходит на несколько шагов влево, туда, где лежит убитый. Нагибается над ним, прикладывает ухо к груди:

— Мертв.

Болита и Макарио идут к преступникам. Макарио подбирает пистолеты.

— Забрать труп, лейтенант? — спрашивает Кинкалья.

— Сейчас мы к тебе подъедем, — отвечают из джипа.

Из джипа выходят двое военных. Они приостанавливаются перед парой, которую конвоируют Макарио и Болита. Женщина продолжает нервно смеяться. Это худая блондинка с распущенными волосами. На мужчине белая рубашка и темные брюки. Вид у него испуганный.

Назад мы возвращаемся часов в шесть утра. Пешком добираемся до аэродрома. Главных его строений отсюда не видно. Заметна лишь вышка, на которой в полумраке шагает взад—вперед часовой. Когда мы поворачиваем к казарме, четко слышатся его шаги по деревянному настилу.

Начало пути

Наш путь начался 7 декабря 1960 года, когда, вооруженные пулеметами и винтовками, мы въехали в небольшое селение Техар, расположенное по правую сторону дороги, что ведет к Топес—де—Кальянтес. Весь наш батальон разместился в двенадцати грузовиках, так что на каждую машину приходилось более чем по отделению. Мы ехали стиснутые со всех сторон, как сельди в бочке, дыша спертым воздухом и думая лишь о том, как бы вытянуть затекшие ноги и вдохнуть полной грудью свежий воздух.

Вскоре первый грузовик остановился в Техаре, и по машинам пронеслось: «Приехали!» Мы вылезли из грузовика и дальше пошли пешком.

Спускался вечер. На западе алел закат, окрашивая края облаков в пурпурный цвет. Казалось, весь горизонт охвачен пожаром.

Техар, видимо, был давно заброшен. Печи затянуло толстой паутиной. Около навеса, открытого всем ветрам и непогодам, где хранились штабеля старых деревянных брусьев и где сейчас все было покрыто толстым слоем пыли, возвышался холмик из красной гончарной глины, затвердевший от длительного воздействия воды и солнца.

Скинув рюкзаки, все разместились под навесом, чтобы немного отдохнуть и перекурить. Не успели сделать нескольких затяжек, как из небольшого деревянного домика, находившегося неподалеку, вышел офицер Повстанческой армии и приказал всем построиться. Вскоре появился еще один офицер и встал перед строем. Дул порывистый холодный ветер, поднимая в воздух облака красной пыли и обрушивая их на нас. Офицер начал говорить, но из—за сильного ветра нельзя было уловить ни слова. Мы с товарищами подались вперед, стараясь хоть что—нибудь разобрать.

— Сзади слышно? — спросил офицер, заметив это.

Я отрицательно покачал головой. Он повысил голос до предела, и тогда мы его услышали.

— Вас прислали сюда потому, что в этих горах укрываются банды наемных убийц, совершающих налеты на крестьян, убивающих женщин и детей. Они хотят сломить наш народ. Выйди из строя, — обратился он к парню из третьей роты. — Видите? Он настолько худ, что похож на скелет, обтянутый кожей. И все это оттого, что ему высосал кровь империализм.

Мы засмеялись: парень и в самом деле был похож на скелет.

Затем офицер поставил перед строем еще одного бойца:

— А этот? Как вы думаете, сколько ему лет? На вид больше тридцати, а на самом деле только восемнадцать! У него тоже высосал кровь империализм. Они хотят высосать кровь у каждого из нас…

Он говорил и говорил, и никто уже не смеялся. Мы слушали напряженно, затаив дыхание и только крепче стискивали зубы и плотнее прижимали к себе винтовки, забыв о голоде и жажде.

Закончив речь, он поставил в отдалении несколько пустых консервных банок и, прислонившись к стволу дерева, начал стрелять по ним из легкой автоматической винтовки. Банки взлетали в воздух при каждом выстреле. Затем он перекинул винтовку через плечо и, перед тем как сесть в джип, попрощался с нами. Когда джип отъехал, я подошел к лейтенанту нашей роты и спросил его, кто же был тот офицер, и он ответил:

— Команданте Линарес.

Не прошло и получаса, как снова объявили построение. Мы покидали Техар в колонне по одному и направлялись в сторону Топес—де—Кальянтес. Ночь опускалась на землю, а дорога светилась, словно возвращала накопленную за день солнечную энергию. Все остальные предметы были едва различимы в наступивших сумерках.

Шли мы недолго. Вскоре нас перестроили по двое и мы свернули с дороги в поисках господствующей над местностью высоты. Уже совсем стемнело, и нельзя было ни курить, ни переговариваться, чтобы не выдать себя.

Раздались первые выстрелы. Они не застали нас врасплох. Мы залегли, зарядили винтовки и стали ждать, до боли в глазах всматриваясь в темноту. Выстрелы гремели долго, и было видно, как с той стороны на эту, пролетая над дорогой, сыпались трассирующие пули, всего в нескольких метрах от того места, где я лежал. Мой указательный палец застыл на спусковом крючке, как, наверное, у всех. Мы открыли огонь почти одновременно, и казалось, что земля вздрогнула, когда раздались выстрелы и темноту прорезали яркие вспышки.

На рассвете мы обнаружили в нашем батальоне первую потерю. Это был Ласара, семнадцатилетний мулат—весельчак, который до победы революции был чистильщиком и мальчиком на побегушках. Он вступил в ряды народной милиции, как только узнал, что формируются боевые батальоны. Когда его мобилизовали, он был учеником в столярной мастерской.

С этой потери началась борьба с бандами, орудовавшими на горном плато Эскамбрай. А вернее, борьба продолжалась.

При свете факелов

О том, что видел в ту ночь, я не могу не рассказать. Каждый раз, воскрешая в памяти те события, я вспоминаю звезды, что светили тогда, что неизменно светят миру с наступлением темноты, проливая свое сияние на бесконечное однообразие дорог и тропинок, протоптанных босыми ногами, хотя для этой цели лучше подходят тяжелые военные сапоги.

Тот день казался нам самым длинным за весь наш утомительный переход по горам Ягуахай. Мы страшно устали. К вечеру встали лагерем неподалеку от быстрого горного ручья, который упрямо прокладывал себе дорогу в скалистых породах. Мы обрадовались этой долгожданной остановке и принялись устраиваться на новом месте. Каждый из нас вдруг почувствовал себя настоящим партизаном. Лица у всех были серьезны. При малейшем шорохе мы напрягали слух и зрение, пытаясь уловить, откуда он исходит. Едва мы скинули рюкзаки, как пошел мелкий, моросящий дождь, не прекращавшийся в течение нескольких часов. С наступлением ночи дождь кончился, и мы выставили дозоры. Моя смена начиналась в 11 часов. К этому времени в лагере уже воцарилась полная тишина. С места, которое я выбрал для своего поста, он был видел как на ладони. Я даже различал силуэты гамаков, четко выделявшиеся на фоне черной земли.