Костров огляделся, хотел спросить, чем же все–таки интендант намерен защищаться, какими войсками, но ему вдруг пришла на ум мысль оттянуть в помощь часть сил с передовой. Он спросил:

— А к Белграду нельзя проехать?

— Дорога перерезана. Вот только что оттуда командир югославской бригады, — кивнул интендант в сторону высокого, стройного смуглолицего человека в комбинезоне, тоже увешанного оружием, кожаной планшеткой, биноклем, пистолетом–ракетницей и прочими принадлежностями.

— Будете с нами мыкать страсти–мордасти, или все–таки под охраной отправить вас туда?.. — махнул интендант рукою в сторону Белграда.

Костров поколебался с ответом:

— Придется остаться. У меня тоже задание!..

— Вот и будем колошматить, — на мгновение улыбнулся в усы интендант и, признавая себя все–таки старшим, заметил: — Бери себе участок… И возглавляй на нем оборону. В помощь тебе югославскую чету — вот ее командир, — представил он щупленького, невзрачного на вид мужчину лет сорока пяти в пенсне. С ним стояла черноокая сербка.

Майору Кострову и приданной ему партизанской роте, называемой у югославов четой, был выделен участок возле дороги: лысая, без единого деревца скала — по расщелинам ее ползли наверх нити дикого хмеля и еще каких–то стелющихся растений.

Костров и командир четы склонились над картой.

— Высоту–то удержим, но какими силами? — раздумчиво проговорил Костров.

— Сил хватит, друже, — отозвался командир четы, назвав себя Драгомировичем. — На всех хватит — и против усташей, и против швабов…

— Хватит ли оружия, боеприпасов?

— Хватит и много–много оружия! — он показал на горы. — Не будет оружия, кончатся патроны, камни пустим в ход. Камни тоже бьют. Смерт фашистам, свобода народу! — воскликнул командир четы, сверкая стеклами пенсне.

"С ним особенно много не навоюешь", — посомневался Костров, а вслух проговорил:

— Негоже как–то в наш век камнями биться, совсем неприлично.

— Камни для нас были спасением, — горячо стоял на своем югослав. Три года… Три года ратовали. Укрывались камнями, лежали на них и бились камнями. Спросите у друже Тито.

В войну Костров был наслышан о маршале Тито, о его личном бесстрашии и несгибаемой воле, и теперь по тому, как командир партизанской четы назвал его ласково — друже, донял, что к своему главнокомандующему югославы относятся почтительно, почти родственно. Порывался спросить, а где находится маршал Иосип Броз Тито, но неожиданно позади себя услышал шорох и обернулся: перед ним стояла увиденная на плато девушка, дочерна загорелая, красивая. Правда, ее милое лицо немножко портил большой рот. На ней были коричневые, под цвет багрянца гор, штаны и куртка. Виновато переминаясь, она в первую минуту не знала, что сказать, лишь глаза, огромные и темные, как маслины, глядели на майора удивленно и располагающе. Потом вдруг заговорила быстро, будто стараясь залпом выпалить все, что думала.

Она сербка, зовут ее Милица, связная в отряде и воюет третий год, с той поры, как германцы оккупировали ее родной край.

На вопрос майора, в чем она нуждается, Милица ответила:

— Дайте мне оружие! Вот это, — кивнула она на советский автомат, висевший на плече у Кострова.

— А стрелять из него сумеете?

— Смогу.

— И не страшно? — пытал Костров, хотя и сознавал неуместность этого вопроса.

— Когда швабов убивать… совсем, совсем не страшно, — мотает она головой.

Только сейчас майор Костров увидел на ее лице сбоку, пониже уха косой рубец от зажившей раны. "Славная дивчина, храбрая. А вдруг опять ранят или?.." — Костров свел взгляд на укромно стоявшую у машины Верочку, нахмурился, боясь даже в мыслях представить ее гибель.

— Нас много, и мы управимся одни, — говорил он Милице. — Вам нельзя лезть в пекло. Нельзя. Идите вон туда, — Костров указал рукой на машину, подле которой стояла Верочка.

Сдержанная усмешка мелькнула на лице сербки. Мгновением позже лицо ее посуровело, темные большие глаза смотрели из–под бровей требовательно.

— Дайте мне оружие!

— Вам нельзя подвергать себя опасности, — повторял неумолимый майор.

— Дайте ваше оружие, — настаивала она.

Милица не отходила, вперив в него глаза, уважительные, почти ласковые, будто этим хотела пронять и разжалобить майора.

Не утерпела приблизиться и Верочка. Она и Милица невольно переглянулись. "Ну и отчаянная! Такая не пропадет", — откровенно завидуя ей, подумала Верочка. И эта куртка, ладно облегающая ее статную фигуру, и штаны с напуском, перевязанные у башмаков, и пилотка с матерчатой красной звездой — все очень нравилось Верочке.

Милица не переставала домогаться оружия у Кострова. Смотрела на него, как завороженная, и не отходила ни на шаг: куда Костров, туда и она, посверкивая горящими глазами. "Какая же навязчивая! И чего миндальничает Алешка, тоже мне, приличие соблюдает, любезничает…" — осерчав, вновь подумала о Милице Верочка, и эта мысль уже мешала осознать опасность, грозящую вон оттуда, с дороги.

— Идут. Приготовиться к бою! — лихорадящим, сорванным голосом вдруг гаркнул Костров.

Верочка, испуганно озираясь, спросила:

— Где?

— Вот… вон туда смотрите! — приковал он ее и Милицы внимание к придорожным кустам.

Действительно, из придорожных бронзовых по осени веток выползали солдаты в серых касках, в пепельно–зеленых куртках, похожие на ядовитых змей. Верочка подумала в нерешительности: "Что же делать? Укрыться или сидеть у рации?" — и начала пятиться.

— Вера… Верочка, ты куда? — вдруг остановил ее Алексей. — Не отходи от меня, слышишь? Ни на шаг не отходи! Милица, а тебя куда понесло? Не лезь на скалы, пулей снесет. Иди сюда. Втроем…

Верочка послушалась, легла рядом с Алексеем, невольно ощутив вернувшееся к ней самообладание. Приползла и Милица, очутясь тоже сбоку от Кострова.

— Смрт швабам! Смрт! — непроизвольно шептали ее губы.

И Верочка и Милица воинственно поглядывали на Кострова, и его сдержанное напряжение передавалось им.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Ну и Верочка! Ну и лихая! Взглянет из–за скалы, увидит карабкающихся по каменьям в пепельно–зеленых мундирах солдат — ей совсем не страшны они, если бы не их лобастые каски с рожками, — увидит, зажмурится да как саданет! Только и боится, наверное, собственного выстрела из карабина, который так грохает над ухом, что вот–вот перепонки лопнут.

— Готово! — кричит Верочка, проворно перезаряжая, и вновь раскатывается над ухом грохот собственного выстрела. Других выстрелов она не слышит. Да и есть ли они? И оттого ей нечего пугаться. Палит наугад, направляя ствол карабина почти в зенит.

Костров поглядел на нее.

— Вот дает! Потеха! — нечаянно сорвалось у него с уст, и затем злой упрек: — Куда ты целишься, зря патроны жжешь?! Стрелять надо во врагов, а ты?

— А я куда?

— В небо стреляешь. Целиться надо. В голову…

— На них же каски.

— Каска не выручит, если пониже заберешь. — И уж совсем нравоучительно, как на стрельбище: — Целиться надо и спусковой крючок нажимать плавно, а не дергать. Голову в момент выстрела ни в коем случае не отворачивать. И не моргать…

Верочка присматривается к неторопливым движениям Алексея, и хотя он с одною рукой, а вот все–таки умело перезаряжает автомат, ловко прицеливается и стреляет. После его выстрела завидки взяли даже, и Верочка откровенно довольна, когда немец, пытавшийся перебежать дорогу, картинно взмахнул руками и мгновенно рухнул.

— Свалил одного! — вне себя кричит Верочка, и ее охватывает азарт. В возбуждении забывает об опасности и приноравливается, медленно целится да еще высовывается по самую грудь.

С посвистом звенящей струны летит невидимая пуля и плюхается тупо о кремнистую твердь скалы. Раньше, чем успевает расплющиться, вторая пуля, и еще одна, Верочка вскрикивает, невольно оседая:

— Ой, я ранена!..

— Куда? Куда тебя ранило? — кричит Алексей и смотрит на нее напуганно: губы, все лицо у Верочки враз изменились, побледнели. Он бросается к ней, стараясь помочь.