Обрадованно приняли эти слова солдаты, а Гребенников выждал, пока спадут рукоплескания, продолжал:

— Ликовать еще рано. Придется освобождать Балканские страны. Откровенно скажу вам: на Балканы зарятся англичане и американцы. Экспедиционные войска хотят послать.

— Чего им тут делать? — набычившись, спросил Горюнов.

— Как же! Охочи поживиться дармовым богатством: румынской нефтью, придунайской пшеницей, завладеть черноморскими портами. А больше всего, к примеру, господина Черчилля тревожит: как бы коммунисты, сам народ не повернули свои страны на новый лад и не установили подлинно демократическую власть.

— Пусть они энергичнее пошевеливаются со вторым фронтом, а на Балканах им нечего делать. Одни управимся, — подал голос Костров.

Около одного дома с помпезным фасадом собралась толпа зевак. Некоторые со своими пожитками. Слышался плач. Причитания.

Прервав беседу, Гребенников, а за ним и Костров, пошли туда узнать, в чем дело. Оказывается, отступая, немецкие оккупанты заминировали дома. И жители в переполохе. Часом раньше подоспели сюда русские саперы, ощупали миноискателями каждый подъезд, подвал, и вот уже минер в каске крупно намалевал на стене: "Мин нет. Август 44–го. Сержант Павлов".

И так что ни дом, то надпись: "Проверено. Мин нет".

— Бине*, русеште! — узнав об этом, кланялись румыны.

_______________

* Б и н е — хорошо (рум.).

А на главной площади льется через край веселье. Советские солдаты, взявшись за руки с румынскими девушками и парнями, образовали круг и водят хоровод. Гикают, притопывая. Не удержалась от соблазна и Верочка. Желая показаться в новой кофте, быстро переоделась в крытом "додже" и сейчас стояла на площади, дивясь. Кто–то подхватил ее, закружил.

С моря наволокло тучу, совсем некстати захлестал крупными каплями дождь. Верочка, пока бежала к машине, вся намокла. Забралась в кузов.

— Как все, — сказала она почему–то.

— Перестарались, — проговорил Нефед Горюнов, примостясь на откидном длинном сиденье.

— В чем перестаралась? — встрепенулась Верочка. — Танцевать пошла?

— Не в том дело, а в одежде…

Никто его не понял. И только один Тубольцев простодушно заметил:

— Поползла кофта…

Все разом поглядели на Верочку, увидев, как кофта расползлась, оголив белые груди. И Верочка вдруг зажмурилась, жгучий румянец полыхнул ей щеки, и она, как могла, загородилась ладошками.

— Надо же всучить такое. Немецкий эрзац. Натуральный обман, рассудил Голышкин. — Коммерсанты везде одинаковы, обдурят и глазом не моргнут. Шмекеры!

— Не тужи. Вера. Твой майор при деньгах, купит настоящие шелка, успокоил Горюнов и потянулся за кисетом с махоркой.

Была подана команда: "По машинам!" И батальон снялся, покинув притихший городок, и эта тишина казалась нестойкой.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Август пахнул не спелыми яблоками, а гарью войны. Фронт захлестнул румынскую территорию, и Бухарест жил в тревогах. Все в нем зыбко и призрачно.

Всевластный человек на румынской земле — юный отпрыск из династии Гогенцоллернов, получивший в свои девятнадцать лет в наследство корону и ставший величаться королем Михаем, впервые за четыре года стал мрачно задумываться над судьбой Румынии и над судьбой своей короны. Этот надлом произошел у него весной сорок четвертого, когда русские выбили румын из Одессы. Одесса безвозвратно потеряна, а дальше… Что же будет дальше? И если раньше король Михай любил проводить время на балах, в кругу черноглазых красоток, за вождением автомобиля и даже самолета, то теперь ему было вовсе не до потех.

Шатался трон. И молодой король решил предпринять шаг, чтобы этот трон не свалился. "Песня Германии, фюрера спета, хотя немецкие войска еще и под боком, стучат коваными каблуками по улицам Бухареста. Во дворце уже слышна дальнобойная артиллерия. Последнее слово за русскими, а значит, за коммунистами. На помощь англосаксов надежда плохая. Было время, теперь упущено. Что же нужно сделать, чтобы удержать корону? Уставший от военного режима народ, румынские коммунисты, демократы требуют в один голос: убрать диктатора Антонеску. И пока не поздно, я должен сместить его!" Так рассуждал король Михай. Утвердившись в этом решении, он замышляет с помощью королевской гвардии арестовать Антонеску.

…Нервно, как одержимый, поминутно вскакивал с кресла Ион Антонеску. И хотя верховный главнокомандующий и маршал чувствовал себя еще властелином, готовым, пусть и в мечтах, в мыслях, стереть в порошок любую румынскую персону, которая станет ему поперек дороги, тем не менее опасался, что и с ним так же могут расправиться. Его уже никто всерьез не считал за силу, говорили в открытую:

— Антонеску? Какой он премьер–министр! Так себе, дежурный офицер при немецком после Киллингере, не более.

Антонеску заискивал перед немецким послом, на депеши и звонки Гитлера отвечал поистине лакейской угодливостью. Разъедаемый ржавчиной мучительных предчувствий, он стал заговариваться и в припадке бессильного бешенства кому–то приказывал, на кого–то кричал, хотя никого и ничего не видел, кроме голых стен. Внушал себе: "События, пока они еще в руках, надо поворачивать резко. Не сумею управиться, все полетит прахом".

Было 23 августа. Антонеску принял таблетки немецкого производства, избавляющие от страха. Стал чувствовать себя бодрее, уравновешеннее.

Да, было 23 августа.

Антонеску доложили, что на этот день румынские коммунисты назначили в столице восстание. "Смутьяны, напрасно я их всех не перевешал, не сгноил в застенках сигуранцы", — зло пожалел Антонеску. Маршал сел в подаренный фюрером бронированный "хорьх" и под усиленной охраной укатил во дворец в Снагове. Тут его ждали министры кабинета, военные из генштаба, лидеры национал–царанистской и либеральной партий. Заседание премьер открыл без всякого вступления и сразу, как заждавшийся конь, перешел в галоп. Он ругал русских, которые воюют не по правилам, устраивают румынским войскам котлы и пропускают их, как через мясорубку, бранил румынских солдат и генералов, которые небоеспособны и, начиная с Дона, только и озабочены поисками скорого плена, сдаются целыми полками, дивизиями! Маршал Антонеску упрекал тех, кто проявлял в трудный час явное безволие и держал нос по ветру.

Заседание бурлило всю ночь. Под утро от усталости все обмякли, осоловели и с ломотою в голове, пошатываясь, начали расходиться. Маршал Антонеску тоже чувствовал себя дурно, но ему безотлагательно требовалось попасть к королю, подать на утверждение экстренные решения кабинета. Между прочим, и сам король срочно вызвал его нарочным во Дворец. Маршалу все–таки удалось вздремнуть. Во второй половине дня Антонеску в сопровождении многочисленной охраны проследовал во дворец. По пятам за ним направилась было и охрана, но ее бесцеремонно задержали такой же сильной королевской охраной.

Видя, что телохранителей не пропускают, Антонеску нахмурился, махнул рукой и, ничего не сказав, прошел в кабинет короля. В течение сорока пяти минут премьер–министр и верховный главнокомандующий маршал Ион Антонеску докладывал о ходе военных действий, о брожении внутри страны. Он не скрывал, что на фронте положение создалось критическое, тут же указал, какие меры предпринимает, чтобы остановить наступление советских войск на линии Карпат, укрепленного района Фокшаны — Нэмолоаса — Галац и приморской части Дуная.

Король Михай слушал его, сидя в пуховом высоком кресле. Слушал ли? Отсутствующим взглядом он смотрел на мундир маршала, дивясь, сколько золота и как много орденов и медалей на его груди. "За что бы, за какие ратные доблести?.." — недоумевал король, словно запамятовал, что сам же, своими указами отмечал дутые заслуги маршала…

За все сорок пять минут король ни единым словом не отреагировал на доклад. И это, наконец, заметил Антонеску. Он вдруг осипшим, невнятным голосом пробормотал: