— Из ершей, говоришь, ушица? А ты не приметил, может, крупную прячет? Рыбаки — народ ушлый, им веры нет. Во всяком случае, не признается соседу, если рядом удачливая рыбалка.

Маршал был в нательной рубашке, он почесал ладони и проговорил:

— Стало быть, пустопорожним делом забавляется. Ладно, проверю, какую он рыбу тягает и какие ленты крутит, — усмехнулся Жуков, а в заключение сказал: — Продолжайте вести наблюдения. Особенно последите в ходе сражения, чтобы никаких отвлекающих моментов!.. Мы знаем, когда противник перейдет в наступление, и удар его ожидается весьма тяжелым, крепко достанется… Между прочим, рыбалка — дело серьезное, — свел на шутку Жуков.

Уйдя, полковник Демин думал: "Что это с маршалом произошло? Вроде кто подменил… Всегда суровый, и вдруг… Не накричал, даже резкого упрека не услышал… Впрочем, на полковников и ниже рангами, как я не раз замечал, он меньше всего кричит…"

Знал Демин из уст самого Жукова, что стружку он, маршал, любит снимать только с больших начальников, с командующих, с генералов, ибо кто же, как не он, маршал, вправе потребовать от старших чинов. "А офицеров щадит, солдат любит, не прочь с ними и у костра посидеть, из одного котелка каши отведать", — подумалось Илье Даниловичу, для которого, однако, спокойствие маршала Жукова так и осталось неразгаданным.

Между тем Георгий Константинович, оставшись один, вышагивал по комнате, думал. Думал он о том, что как все–таки изменился характер войны. Живо представились в воображении и парень в гимнастерке среди девчат, и сами девчата, гадающие на сорванных лепестках ромашки: "Любит — не любит…" — и командующий, который словил ерша и рад безмерно.

"Что это? — спрашивал он себя. — Незнание обстановки, неумение использовать тишину, которая не сегодня завтра может разразиться бурей, фатальная неизбежность перед опасностью удара или… или психология войны и сражающегося советского человека изменились? — И, продолжая вышагивать по комнате, отвечал: — Н-да. Правильно, люди изменились, психология их стала иной, совсем не похожей на ту, которая у них была в сорок первом… Техники прибавилось — и танков и самолетов стало гораздо больше… Да и вообще привыкли воевать, науку войны познали, бьют неприятеля нещадным боем. Уверенность в силах и желание выстоять окрепли. А это многое значит… Психологический настрой плюс боевое оружие — ключ к победе… И коль сунется здесь, под Курском, неприятель в наступление, а наступление ожидается мощное — все равно споткнется… Завернет оглобли назад… Принудим завернуть!" — утверждался в мыслях Жуков.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Маршал Жуков чувствовал себя неспокойно. Он знал, что главный театр войны сейчас, вот в эти дни, перенесся на Курский выступ, сюда стянуты основные силы воюющих сторон. И то, что германское командование в сражениях под Москвой получило по зубам, проиграло Сталинградскую битву, кончившуюся пленением 6–й армии во главе с ее командующим, потерпело крах в донских степях и частично на Украине, — все это тешило маршала, но и не давало повода для восторгов. Война продолжалась, армии Гитлера сумели пополниться, в Берлине тотальная мобилизация резервистов объявлена. Разведданные предостерегали: огромная концентрация войск противника наблюдается именно здесь, под Курском, и в районе Орла; агентурная разведка и партизаны доносили даже о дне и часе наступления немецко–фашистских войск.

Знал Жуков и другое: цепь частных неудач и поражений неприятеля еще не означает полного поражения в войне, которая по своим масштабам не имеет себе равной в истории. Бывает, на отдельных участках фронта в цепи сражений рвутся звенья, и противник достигает успеха. Нигде так не подстерегают капризы случайностей, как на войне, и, не предвидя это, можно поплатиться дорогой ценою. Судя по всему, немецкое командование, концентрируя главные ударные силы на Курском выступе, пытается именно здесь дать решающий бой. "Реванш, хотят взять реванш за прежние поражения", — подумал Георгий Константинович.

То, чем живет фронт, состояние духа армии маршал Жуков постигал от самих солдат. Он был убежден, что никакие схемы, карты и оперативные планы, будь они блестяще исполненными, и ни умные головы в штабах, ни властные командующие — никто и ничто не решит исход сражения до тех пор, пока не заявит о себе сам солдат. Только он, солдат.

Объезд фронтовой полосы маршал зачастую начинал с передовой. А на этот раз сперва решил побывать в штабе 1–й танковой армии, у Катукова.

Завидев подъехавшую машину и выпрыгнувшего из кабины маршала, генерал Катуков собирался отдать рапорт, но тот взмахом руки прервал его и уставился на него колючими глазами.

— Ни рыбки, ни чешуйки! — пошутил маршал, не меняя строгого выражения лица.

Катуков остолбенел.

— Наябедничал тот… — с недовольством проговорил он.

— Кто?

— Из ваших представителей, этот независимый…

— Почему независимый? — спросил Жуков. — Если он что–то не так делает, можно и поправить его, проще говоря, одернуть.

— Попробуй одерни, — усмехнулся Катуков. — Сразу накропает в генштаб, а то и Верховному.

— Довольно плакаться в жилетку. Танкисты, они народ непробиваемый, и тебя тоже голыми руками не возьмешь! — проговорил Жуков. — Показывай свои экипажи…

— Пожалуйста. Только не хотите ли отобедать, в семейном кругу с нами посидеть?

— Как в семейном? — не понял Жуков и пошевелил подбородком, что было верным признаком вспыхнувшего негодования. — С собой женщину возите?

Генерал Катуков потупился, жалея, что слишком разоткровенничался.

— Со мной жена, Катерина. — И, желая раздобрить маршала, который питает слабость к рыбным блюдам, добавил, играя улыбкой на широком крестьянском лице: — Уха есть. Свежую рыбку подаст на сковородке пальчики оближешь!

Как и следовало ожидать, от рыбы маршал не отказался, но ел торопливо, поглядывая в проем двери палатки на машину. Между тем Катуков счел уместным предложить:

— А может, отдохнете с дороги? У нас трофейные киноленты, взятые в разгромленной немецкой роте пропаганды. Можно посмотреть. Любопытные вещи выясняются из этих кадров.

— Что именно? — заинтересовался Жуков.

— Во всех видах обнажается рейх и Гитлер, — сказал Катуков. — Я, грешным делом, не верил, особенно нашему юмору, когда писали, что фюрер бесноватый и чуть ли не психопат, а посмотрел их же ленты, и нацисты сами себя этими кадрами высекли.

— Что же посмотрел? — спросил Жуков.

— Вся жизнь его запечатлена. И даже как держит себя на трибуне: то говорит властно, чувствуется, именно фюрер германский, а то вдруг закатит глаза, как одержимый или сумасшедший, то неожиданно начнет махать руками, весь сгибается от гнева, едва до пола не достает.

— Наэлектризовывает обывателей, своих генералов и партию нацистов, заметил Жуков.

— Верно, — кивнул Катуков. — А вы бы посмотрели захват фашистами власти… Штурмовики на бронированных машинах… Ревут сирены… По ночам огромные костры на площадях, сжигают неугодную для них литературу… Крупным планом дано факельное шествие, а спустя годы — марширующие солдаты рейха в лобастых касках, захват городов и стран Европы, расстрелы неповинных людей, виселицы…

— Это страшно смотреть, — вмешалась в разговор Катерина. — Так они утверждались во власти. И что самое удивительное, есть кадры: замуровывают плиту, похожую на книгу, и на ней надпись золотым тиснением в память о тысячелетии третьего рейха.

— Замуровывают. Обещают третьему рейху как минимум тысячу лет, строго проговорил Жуков. — Ну и змеи. — Вставая, жестко добавил: — Одного только не учли: мы этот фашистский рейх в ближайшие времена похороним. Похороним, как падаль!.. Пора двигать!

Поездку в войска, занимавшие оборону здесь, в среднерусской полосе, не впервые совершал маршал Жуков, приезжал и в марте и в апреле. Ему бы не стоило утруждать себя и тратить время в такой сложной обстановке, когда с часу на час может грянуть битва. Впору бы занять место на командном пункте и ждать, когда загромыхает артиллерия. Сколько раз обследовал он вот эти пригорки, речки с низкими берегами, доступными для прохождения танков, лощины, овраги с крутыми откосами, тощие редковатые рощи, в которых не то что укрыть боевые машины и артиллерию, а и скачущим по кустам вертким сорокам негде спрятаться. Недаром же пришлось маршалу затребовать отовсюду со складов и с других фронтов целые вагоны маскировочных средств. Лично им были уже объезжены и исхожены места и районы обороны, протянувшейся на обширных пространствах, но, как и месяцем раньше, маршал все это вновь объездил, исходил, не гнушаясь ни пылью дорог, ни жарою, от которой порой изнывал до гнетущего состояния. "Надо!" — внушал он себе и, переспав короткую летнюю ночь, вновь с рассветом отправлялся в путь. И, приехав на место в тот или иной район, маршал с повышенной придирчивостью выявлял и подмечал то, что иные не могли увидеть и понять. Бывало, не раз обрушивал на иных свой гнев, и после его отъезда летели звездочки с плеч, а то и вовсе погоны с начальников–ротозеев. Маршал был строг, но его строгость диктовалась военным временем и не выходила за рамки справедливости. Он подумал сейчас о том, что, может, и напрасно порой был слишком резок, делали же намек знакомые, равные ему в звании начальники, что не следует рубить сплеча.