— Да, требовал и буду требовать! — повысил голос Жуков. — Только вынужденная необходимость заставляет нести потери.

— Можно избежать.

— Каким образом?

— Со мной немец. Добровольно перешел на нашу сторону. Он инженер, смотритель подземных коммуникаций, знает центральную часть подземного хозяйства Берлина.

— Зачем он тебе, этот немец–смотритель?

— В поводыри годится, — ответил Шмелев. — Может провести к самой имперской канцелярии.

Маршал удивленно приподнял брови. Еще постояли на ступеньках кирхи, и оба сошли вниз.

— Где же этот ваш лорд — хранитель подземелья? — спросил Жуков.

Шмелев поманил стоявшего возле "виллиса" немца — высоченного, горбоносого, одетого в плащ. Немец остановился напротив знакомого ему генерала Шмелева, опустив длинные руки и постоянно раскланиваясь, как маятник, ни слова при этом не говоря.

— Ну и поводырь, — сказал, тая в глазах усмешку, маршал. — Берите его с собой, на месте разберемся.

Все начали рассаживаться в легковых машинах и поочередно, через минуту–другую выезжать со двора кирхи в район расположения штаба фронта. Приехав, маршал из своего кабинета позвонил в Москву, доложил о том, что войска фронта выходят на Эльбу и одновременно полностью захлопнули немецко–фашистскую группировку в Берлине.

— Берлин окружен, так надо понимать, товарищ Жуков? — переспросил Сталин.

— Да, именно так, товарищ Сталин. Берлин окружен, и кольцо никому не удастся прорвать, — заверил командующий.

— Смотрите в оба, товарищ Жуков. Нам известно, что правители фашистской Германии домогались заключить сепаратный мир с нашими союзниками. Актом окружения Берлина вы нанесли сокрушительный удар по этим козням, теперь задача добить врага в его берлоге, овладеть полностью Берлином. Не давайте передышки противнику, молотите, пока он не запросит пощады!

За столом Жуков был в необычайном расположении духа, по случаю окружения Берлина позволил себе выпить две стопки коньяку, оба раза чокаясь и говоря в адрес Шмелева лестные слова.

Мысленно перекинулись вдруг, припоминая, на Подмосковье, в зиму сорок первого года. Оба испытывали, казалось, тяжесть тех трагичных дней. "Защитник Москвы. Железной воли человек, аккумулировал все войска. О нем еще скажет свое слово история", — думал о Жукове генерал Шмелев. Мог бы вот прямо и вслух высказать, но не смел по праву дружбы переступить заветную черту. А маршал думал о русском солдате и дивился его стойкому мужеству и долготерпению — солдаты любой другой армии не выдержали бы такого напора, таких невзгод, какие выпали на долю русских бойцов.

— Только он, русский солдат, мог все перетерпеть — и стужу, и напор бронированного врага, и расколотое бомбами небо, и невзгоды походно–боевой службы, — говорил вслух как бы для себя Георгий Константинович. — Терпелив и стоически упорен наш солдат, потому и выдержал, душою выстрадал победу. Ну а куда же подевался этот инженер, ваш поводырь? — спросил Жуков. Покормил хоть? Отощал в третьем рейхе… Зови к столу.

— Не пойдет, — ответил Шмелев.

— Это почему же?

— Немец, он такой по натуре… Педант, и никогда не сядет с начальством за стол.

Жуков позвал адъютанта и велел накормить немца из общего котла, затем вернулся к прежней мысли, спросил:

— Чем же может быть полезен этот инженер?

Шмелев начал вновь объяснять, что подступы к центру Берлина, к правительственным учреждениям рейха простреливаются и, чтобы не нести лишние потери, этот инженер–немец может провести наших солдат подземными ходами, по туннелю метро… Жуков умел понимать с полуслова и ухватился за эту идею, наказав как можно скорее выделить надежную группу, вооружить ее автоматами, гранатами, необходимым шанцевым и саперным имуществом…

Они разошлись так же скоро, как и сели за стол, потому что к командующему шли с докладами, на стол ему ложились срочные телеграммы, донесения.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Ссутулясь и опустив длинные, как клешни, руки, Гитлер, еле передвигаясь, ковылял по кабинету, одна нога тащилась, словно пристегнутая. Он то останавливался в углу и неприкаянно смотрел в одну точку, то поворачивался и брел к середине стены и глядел на портрет Фридриха Великого. Гитлер вздыхал, задумываясь. Что обуревало его, какие фантазии еще бродили в воспаленной голове? Губы почти непроизвольно шепчут: "Венк…" Он шептал это имя вчера, сегодня и, наверное, шептать будет завтра.

У порога стоял генерал Вейдлинг, назначенный комендантом обороны Берлина. Слегка подавшись корпусом вперед, он слушает и не смеет обронить лишнего слова; в пылу гнева фюрер уже обещал расстрелять его, а вторично ставить себя под пули комендант не собирался, хотя и не раз слышал от сослуживцев: "Если хочешь обрести свободу — будь мертв".

Рядом с комендантом — генерал фон Крамер. По–прежнему считая себя офицером особых поручений, он готов отвечать фюреру вместо дрожащего за свою шкуру коменданта. Говорить, однако, приходится коменданту.

— Берлин обложен со всех сторон танками… Дальнейшее сопротивление… — преднамеренно не кончив фразы, комендант ждет, что скажет Гитлер. Тот по–прежнему глядел на стену, на портрет того, кому хотел подражать.

— Сопротивление бессмысленно, — подхватывает генерал фон Крамер. "Слушайте, коллега, не хотите ли вы, поплатиться жизнью?" — косит на него страшными глазами комендант, но фон Крамер как ни в чем не бывало продолжает: — Берлин надо объявить открытым городом, иначе мы получим одни развалины, гибель остатков войск и жертвы населения…

Гитлер продолжает шептать одно и то же: "Венк, Венк…"

Комендант понимает, о чем хочет, знать Гитлер. Речь идет о 12–й армии генерала Венка, которому дан приказ идти навстречу 9–й армии, чтобы соединиться и выручить Берлин. Но мог ли он, комендант, только что назначенный на эту должность, с его узким кругозором пехотного командира, разобраться в сложнейшей и запутанной обстановке? Что он знал о числе дивизий, которыми располагал генерал Венк, и сколько у него в армии осталось танков, пушек и есть ли боеприпасы? И вообще, где находится на данный момент армия? В конце концов, была ли армия Венка тем резервом империи, о котором на днях хвастливо вещал доктор Геббельс?

Все это непонятно коменданту Вейдлингу. Ему ясно одно: до окончательного поражения остались считанные дни, если, конечно, не произойдет какого–либо чуда.

Вбегает Мартин Борман. Сильный, упитанный, вроде бы никакие потрясения не могут согнуть его воли. Он сияет, потрясая над головой телеграммой. Его бурное, какое–то торжествующее настроение невольно передается и запуганному Вейдлингу, и фон Крамеру. Борман приближается танцующей походкой, к Гитлеру и говорит громче обычного:

— Прочитайте, мой фюрер! Потрясающая новость! — и протягивает телеграмму.

Гитлер непослушно–трясущимися руками пытается взять телеграмму. Лицо фюрера тоже прояснилось. Что же это за новость? Все ждут, широко раскрыв глаза. Неужели Венк прорвался? А может, западные противники наконец одумались и столкнулись со своими союзниками — советскими войсками и сейчас дерутся, не в силах поделить Германию, не объявив даже войны? Войны теперь вообще не объявляются. Что же может быть такое?

Гитлер долго близоруко рассматривал телеграмму, но так ни слова и не разобрал в ней. Ему уже давно печатают текст крупными буквами на специальной машинке. Как же на этот раз не догадался Борман? Ну конечно, из–за срочности донесения.

Мартин Борман внятно, с расстановкой, театральным голосом читает:

— "Мой фюрер! Принимая во внимание Ваше решение остаться в Берлине, не считаете ли Вы, что я должен немедленно взять на себя руководство делами рейха, как внутренними, так и внешними, и в качестве Вашего преемника, согласно Вашему декрету от 29 июня 1941 года, пользоваться всей полнотой власти? Если до 10 часов вечера я не получу от Вас ответа, я буду считать, что Вы лишены средств связи, и, следовательно, согласно положению Вашего декрета, я могу действовать в интересах нашей страны и нашего народа. Вы знаете, каковы мои чувства к Вам в этот серьезнейший час моей жизни. У меня нет слов, чтобы выразить их. Да хранит Вас бог. Искренне Вам преданный Герман Геринг".