А маршал уже поглядел на генерала Орла, заместителя по танковым войскам, сказал ему столь же властным голосом:

— Танки сосредоточить для удара… И утюжить, утюжить огнем и гусеницами. — Маршал вновь повернул голову в сторону Шмелева, сказал потеплевшим голосом: — Пехоту беречь… Помнится, ты говорил о своем сыне… Нашел сына?

У Шмелева заныло сердце, помрачнел и едва выговорил:

— Не нашел.

— Найдешь.

И от того, с какой уверенностью проговорил это маршал Жуков, Николай Григорьевич вздрогнул, но и не совсем поверил, внутренне давно отчаявшийся повидать сына. "Война раскидала людей. И можно ли отыскать его в такой суматохе на театре военных действий. — И все–таки в нем теплилась надежда: — А вдруг…"

На наблюдательном пункте появился член Военного совета генерал–лейтенант Телегин. Он поклонился всем, снял фуражку. Поджарый, худощавый, голова без единой волосинки лоснилась.

— Полюбуйтесь, Георгий Константинович, что наши союзнички замышляют, — Телегин раскрыл папку, подал исписанный от руки лист бумаги. — Радиоперехват. Только что приняли…

— Что они там бубнят? — спросил Георгий Константинович, прося глазами, чтобы читал сам.

— Вещают на всю вселенную, что форсировали Эльбу и создали плацдарм для удара на Берлин. Эйзенхауэр прямо заявляет, что если и дальше так успешно будут развиваться события, то не исключено, что американские и английские войска будут стремиться войти в Берлин раньше русских, то есть первыми.

— Первыми? — с придыханием спросил Жуков.

— Так и заверил: первыми, — ответил Телегин озабоченно.

— И на всю вселенную, говоришь, растрезвонили? — еле сдерживаясь, чтобы не вспыхнуть, приглушенно переспросил Жуков.

— Да, на всю вселенную. Если мы приняли, то, надеюсь, радиоперехват налажен и у неприятеля.

— Так вот, пошли ты им в ответ, — бесшабашным голосом проговорил маршал, делая шаг, — пошли ты им от нашего имени послание, что ждем американцев и англичан к себе в гости в Берлине. Пусть повязывают галстуки бабочкой и поспешают к столу, встретим уж как положено: по–русски!

Телегин понял намек и заулыбался, потерев ладонью лысину. Порылся снова в папке, достал плотный лист бумаги с печатью–свастикой на углу и приколотым другим листиком — переводом.

— Это воззвание Гитлера. Свежее, от 14 апреля.

— Ну–ка, дай почитать. Это важнее, — сказал Жуков и начал читать вслух медленно, врастяжку:

— "Мы предвидели этот удар и противопоставили ему сильный фронт. Противника встречает колоссальная сила артиллерии. Наши потери в пехоте пополняются бесчисленным количеством новых соединений, сводных формирований и частями фольксштурма, которые укрепляют фронт. Берлин останется немецким…"

Прочитав листовку, Жуков мрачно проговорил:

— Этот Адольф с самого начала войны был и остается циничным лжецом. И однако, то, что нам предстоит еще напрячь силы в борьбе с ним, это факт. Жуков повременил и как будто вне всякой связи с предыдущим продолжал: Мне докладывали, где–то в районе Потсдама, этот район нам придется брать, Гитлер построил здание. Историческое, по его мнению, здание. В нем должны были судить вождей и вообще видных деятелей антигитлеровской коалиции побежденных стран.

— Ого, замашки! — подивился Шмелев. — У Гитлера и его генералов на этот счет фантазия работала на полную катушку. А нельзя ли в скором времени судить в этом же заготовленном Гитлером здании самих правителей Германии? Вот было бы здорово!

— Пеньковую веревку для них и осины потолще! — бросил Жуков. Он приставил к лицу бинокль и смотрел на задымленные высоты. Кое–где немцы поднимались в контратаки. Он хотел тотчас дать приказ накрыть их огнем авиации, но в это время дежурный по связи позвал его в блиндаж для разговора по прямому проводу со Сталиным. Начштаба Малинин с полуслова понял маршала и уже звонил авиаторам, чтобы дать им новую заявку на бомбометание.

Как всегда, Верховный главнокомандующий кратко и деловито запрашивал обстановку на фронте. Маршал Жуков докладывал, что первая и вторая позиции обороны противника прорваны, войска фронта продвинулись вперед до шести километров, но встретили серьезное сопротивление у Зееловеких высот.

Верховный, перебив, раздраженно спросил:

— Когда возьмете эти Зееловские высоты?

Не кладя трубку, домыслив конец сражения, маршал Жуков ответил с решимостью в голосе:

— Завтра, 17 апреля, к исходу дня оборона на зееловском рубеже будет прорвана. Считаю, что, чем больше противник будет бросать своих войск навстречу нашим войскам здесь, тем быстрее мы возьмем затем Берлин, так как войска противника легче разбить в открытом поле, чем в городе.

— Вижу, для широкого маневра у вас разбега нет. В этой ситуации у полководца одна возможность: сокрушать оборону согласованной силой всех родов оружия, — проговорил Сталин.

— Разумеется, только так, — ответил Жуков. — Для усиления удара общевойсковых армий ввел в сражение две танковые армии. Им крепко помогает бомбардировочная авиация. Оборону взломаем.

Сталин попрощался и повесил трубку. Жуков снова поднялся на наблюдательный пункт.

— Георгий Константинович, — выждав, проговорил Телегин, — отлучусь на время. Съезжу в части фронтового подчинения.

— Какая надобность?

— Вручать партийные билеты.

— Много вступило?

— Если собрать выдаваемые билеты со всего фронта… наши сейфы не вместят. А патриотических писем, заявлений и высказываний на партийных собраниях — гора, целая гора!

— Да, я сам когда–то, в гражданскую войну, вступил в партию, приосанился Георгий Константинович. — Помню, принимая билеты, мы, окопные, солдаты, клялись жизни не жалеть ради защиты революции… Поздравь лично от меня молодых коммунистов, скажи им, что, соединяя себя с партией, они тем самым отдают сердца и ум нашему общему делу… Ленинским идеалам!

…Назавтра линзы бинокля приблизили и увеличили до невероятных размеров идущие на штурм войска, и маршал, потер ладони:

— Пошли. Попутного ветра им! — Переждал, пока пехота появилась на высотах, и, обращаясь к Малинину, стал диктовать: — Пиши: "Москва, товарищу Сталину. Докладываю — 17 апреля оборона Зееловских высот прорвана. Наступление успешно развивается. Жуков".

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Сражение, железной бурей начавшееся и на юге от Берлина фронтом Конева, вот уже трое суток длилось беспрерывно. И днем и ночью расколото содрогалась земля, перекатисто гремело заволоченное дымами небо.

Если обозреть гигантское поле битвы, вместившее в себя–огромное количество полков, дивизий, корпусов и армий, массу техники — танков, пушек, гаубиц, минометов; если проникнуть в душу солдат, волнами идущих и штурмующих сейчас последние германские укрепления, если все это глубинно увидеть и понять, то можно назвать одним–единственным словом: порыв. Этот порыв овладел маршалом Коневым в первый же миг, когда он, стоя на командном пункте, поглядел на часы, которые бились в унисон его сердцу, и строго сказал: "Начинайте!" — и воля командующего отозвалась всплесками и гулом тысяч орудий.

Понимая, что и после артподготовки не все будет разрушено и подавлено и противник не отдаст без боя побережье Нейсе, а эту реку надо форсировать на виду у немцев, маршал Конев решил поставить дымы. И не на узких участках, а на триста девяносто километров вдоль западного побережья Нейсе, так, чтобы спутать противника, не дать ему разгадать истинные места переправ.

Гремит и гремит артиллерия. С минуты на минуту командующий ждет, когда появятся щтурмовики, ведь им же поручено ставить дымы. Вот уже и стрельба ближних батарей смолкает, а их все нет и нет.

— Почему медлят авиаторы? — спрашивает командующий у начальника штаба Петрова. — Прозевали? Шкуру с них!..

— А вы разве сдвинули им время, изменили час вылета?

— Я вот им сдвину!.. Время было строго спланировано и утверждено.

— Так в чем же дело, голубчик мой… — по обыкновению, сказал Петров и, поперхнувшись, проговорил в самое ухо: — Товарищ командующий, время у них еще в запасе… три минуты… Хронометр держу вот… — протянул он ладонь, на которой посверкивали во мгле часы с фосфорным циферблатом.