В первую ночь Август принес семь овец и девять коз в жертву паркам — богиням, управляющим судьбами людей. Сделано это было очень впечатляюще. Он вознес богиням длинную молитву, прося их наделить римлян мощью и величием, здоровьем и процветанием, расширением империи и, что немаловажно, защитить его самого и дом его семьи. Следующей ночью состоялась еще более зрелищная церемония. Первый гражданин Рима принес в жертву Матери Земле свинью с приплодом во чреве. Тем самым он словно пронизал умы и сердца множества римлян, присутствовавших на ритуале, ощущением сопричастности мифотворчеству. Это был момент, насыщенный реминисценциями из далекого прошлого, и в то же время — положивший начало новой эре цезарей. Тем не менее созидаемое Августом новое, сплоченное, высокоморальное римское общество расползалось по швам.

Можно представить себе, что часть плебса, впечатленная установлением мира и стабильности, легко поддалась эмоциональному воздействию праздника. То же касается и обласканных Августом сенаторов и всадников, лояльных новому режиму. Реминисценции прошлого заставляли этих людей думать, будто их положение в структуре власти имеет глубокие исторические корни, что в большинстве случаев едва ли соответствовало действительности. Но, как это обычно бывает с кампаниями по возвращению к истокам, те самые люди, которые в первую очередь должны были бы поддержать подобное движение, отнеслись к нему с презрением. Основная масса представителей старой римской аристократии, выживших после всех несчастий, восприняла кампанию в штыки. Еще свежи были воспоминания о последних годах существования республики, когда они купались в роскоши и им все было дозволено. Поэт Овидий, прославившийся острым умом и эрудицией, всем ходом своей жизни являл разительный контраст Августу. Овидий был богатым человеком всаднического сословия, выходцем из италийской провинции. Человек его происхождения и ума вполне мог рассчитывать на блестящую карьеру в правящей элите Августа. Но он предпочел вести жизнь, полную любовных приключений, творчества и увеселений, что полностью противоречило августианским стандартам поведения. Наконец, Овидий снискал всеобщее признание, став главным поэтом Рима. Однако одним из своих произведений он накликал на себя беду. Речь идет о поэме «Искусство любви», в которой он давал наставления молодым людям, как найти себе партнера для любовных утех, — например, находясь в театре или на играх. Он даже раскрыл свои секреты относительно того, как следует соблазнять достойных женщин из уважаемых семей. Поэма бросала столь открытый вызов морализаторским потугам Августа, что он вынужден был прибегнуть к суровым мерам наказания. В 8 г. н. э. Овидия сослали в далекую пограничную глушь городка под названием Томы (ныне Константа в Румынии) на Черном море. Но великий поэт был отнюдь не единственным человеком, чье поведение не соответствовало строгим законам Августа.

Во 2 г. до н. э., едва ли не одновременно с появлением «Искусства любви» Овидия, наружу вышел скандал с дочерью Августа Юлией. О ней давно уже ходили разные сплетни, и вот наконец плотину прорвало. По слухам, она продавала свое тело за деньги, занималась сексом прямо на Форуме — именно там, откуда ее отец внедрял свои нормы морали, — а одним из ее любовников, представителей аристократической «золотой молодежи», был не кто иной, как сын старого врага Августа — Марка Антония. Возможно, большая часть этих историй была не более чем вольным истолкованием того факта, что дочь, уставшая быть послушным орудием в политических играх отца, восстала против него. Тем не менее Август оказался в весьма двусмысленном положении. Кривотолки грозили пустить насмарку все плоды его трудов. Возводимая им доктрина императорского благочестия, казалось, треснула изнутри.

Реакция главы государства была безжалостной. Он отправился в Сенат, обвинил дочь в распутстве, приказал уничтожить все ее скульптурные изображения и затем сослал на остров Пандатерию, находящийся к западу от побережья южной италийской области Кампании. Хотя ей затем было позволено переместиться в более приятный район Италии, большая часть ее жизни так и прошла в изгнании. В конце концов, не имея достаточных средств к существованию, она умерла от недоедания. За совершение таких же «преступлений», что и Юлия, из Рима была выслана и ее дочь (в 8 г. н. э.). Такая лишенная сантиментов последовательность Августа по отношению ко всем своим «детям» — как родным, так и просто подданным — была, вероятно, показной и ставила целью вывести из-под подозрений самого императора. Дело в том, что в это время стали распространяться другие слухи — будто бы Август, получивший недавно новый титул Отец отечества, регулярно получает для своих любовных утех юных девушек, а то и респектабельных замужних женщин. Он будто бы раздевает их донага и «оглядывает, словно рабынь у работорговца Торания».[48] И кто же распускал эти слухи? Его собственная жена, Ливия Друзилла. И все же дальше слухов дело не пошло. Борьба за общественную нравственность была продолжена.

К моменту кончины Августа в 14 г. н. э. его хитроумная политика увенчалась полным успехом. Народ и Сенат Рима приняли постепенную подмену республиканского строя новым режимом правления одного человека. На каждом этапе этого процесса их то убеждением, то внушением, а то и устрашением заставляли признать, что между двумя эпохами существует некая успокоительная преемственность. Каков бы ни был конечный замысел Августа — был ли он ведом низменным стремлением к тирании или искренним желанием выдающегося государственного мужа вернуть страну в традиционное русло легитимного правления, — доподлинно мы этого никогда не узнаем. Вероятно, обе точки зрения до определенной степени верны. Устанавливая новый режим, Август вынужден был импровизировать на ходу, и притом он проявил незаурядную изобретательность наряду с холодным, подчас циничным расчетом. Пусть некоторые представители политической элиты попали в новую эру, получив пинок под зад, зато обычные люди твердо знали, кто именно радеет об их интересах. Когда в 19 г. до н. э. Рим впервые поразила эпидемия чумы, к которой затем добавилась нехватка зерна, отнюдь не только чернь высыпала на улицы с мольбами к своему спасителю Августу прийти на помощь и устранить беду—то же самое сделали и сенаторы, включая даже тех из них, кто ненавидел Августа. Стало быть, он так поставил себя, что сделался практически незаменимым.

На смертном одре Август попросил, чтобы ему принесли зеркало, и велел слугам «причесать ему волосы и поправить отвисшую челюсть».[49] После чего он спросил у собравшихся подле него друзей, хорошо ли он сыграл свою роль в комедии жизни. И, прежде чем отпустить всех, процитировал заключительные стихи одной из комедий Менандра:

Вскоре после смерти Августа его официально обожествили. Тело императора выставили в его самом, пожалуй, поразительном сооружении — мавзолее, который возводили на Марсовом поле в течение последних двадцати лет жизни Августа (частично мавзолей сохранился до наших дней). Первоначально это сооружение, имевшее около сорока метров в высоту, было увенчано колоссальной бронзовой статуей первого римского императора, являвшейся наиболее зримой демонстрацией его самовосхваления. Античный путешественник и географ Страбон считал мавзолей самой интересной достопримечательностью Рима.

Впрочем, и этот элемент прославления Августа отличался характерным изяществом замысла. Построенный по весьма скромному образцу древних этрусских курганов, имевших круглую форму, мавзолей, благодаря своей отделке и в силу даже самого этого названия, претендовал на то, чтобы соперничать с одним из семи чудес света — усыпальницей древнего карийского царя Мавсола. Это был последний эффектный жест Августа, его последний хитроумный ход, последний росчерк пера. Эра императоров начиналась красиво. Творцом ее был истинный виртуоз мысли. Однако при другом знаменитом «исполнителе» ей предстояло пережить свой величайший кризис.