Этот вопрос, по-видимому, останется без ответа. Источники, которыми мы располагаем, либо скупы на информацию, либо крайне пристрастны. Имеющиеся прямые свидетельства (заметки Октавиана о собственных достижениях, а также надписи и некоторые декоративные элементы памятников и зданий, построенных по его инициативе в Риме) дают представление только о том, что его общественно-политическая деятельность отличалась продолжительностью и изобретательностью, но его истинные помыслы при этом остаются за маской, которую он почти никогда не снимал. Как бы мы ни относились к Октавиану, следует признать, что свою власть он умело облекал в одежды старых республиканских институций. Эта хитроумная стратегия проявилась на заседании Сената во время январских ид 27 г. до н. э.

Входя в здание Сената, Октавиан был спокоен: урок, преподанный убийцами его приемного отца, не прошел даром. Он помнил, что республика была основана в момент изгнания этрусских царей римской знатью. Именно в этот момент выкристаллизовалась ненависть аристократов к монархии, их неприятие самой идеи того, что один влиятельный человек может получить верховную власть в государстве. Как показали события мартовских ид 44 г. до н. э., за открытое проявление склонности к единоначалию можно поплатиться жизнью. Даже обладая полнотой власти, Октавиан должен был как-то замаскировать это обстоятельство. Поэтому на заседании Сената Октавиан отказался от всех полномочий и завоеванных территорий и передал их в ведение Сената и народа Рима. Сколь ни удивителен внешне был этот жест, в действительности он являлся частью хорошо продуманного спектакля. Сенаторы не стали отступать от линии, предложенной Октавианом, и в ответ наделили его правом выдвигаться на пост консула. Впрочем, такое же право получил еще один кандидат, который должен был стать вторым консулом. Таким образом, если смотреть поверхностно, то распределение властных полномочий вновь оказалось в компетенции Сената, вновь вводились ежегодные выборы и участие в них Народного собрания Рима. Казалось, республиканский строй полностью восстановлен.

Но это была только видимость, за которой скрывалась совсем иная реальность. В последние десятилетия существования республики высшие должностные лица государства командовали войсками, будучи наместниками той или иной провинции. Это положение вещей сохранилось и сейчас. Только провинция, которую Сенат выделил Октавиану, была «расширенной»: под его началом не менее чем на десять лет оказались Галлия, Сирия, Египет и Кипр! Такое сочетание было не случайным: на этих пограничных территориях располагались основные военные силы Рима. Конечно, люди, избиравшиеся вторыми консулами, также получали под свой контроль какие-нибудь провинции, но только в них никаких военных действий не происходило. Важные со стратегической точки зрения провинции были в руках Октавиана, который назначал туда своих ставленников. Поэтому ни один из вторых консулов не мог сравниться с Октавианом по степени своего влияния.

Но Октавиану было отнюдь не просто балансировать на грани. В 23 г. до н. э. его многолетнее пребывание на посту консула начало походить на единоличное правление. Несмотря на неясность свидетельств той эпохи, очевидно, что кризис быстро набирал обороты и некоторые сенаторы уже вынашивали замыслы убийства нового «царя». Октавиан отреагировал немедленно. Он отвел угрозу путем переговоров, в результате которых его фактическая власть над армией просто получила новое формальное определение. В этой победе над сенаторами ключевым оказался фактор его невероятной популярности в народной среде. Люди не забыли, что это именно он принес стабильность стране, погруженной в хаос. Впрочем, он прекрасно знал, что симпатии черни непостоянны и эта переменчивость народного мнения может таить опасность. Поэтому он приложил все усилия к тому, чтобы закрепить свой статус в глазах людей.

Октавиан и здесь почерпнул вдохновение из республиканской практики, обратившись к Сенату с неожиданным требованием. Он сказал, что хочет получить полномочия народного трибуна. В сравнении с той властью, которую давало ему управление армией, подобный пост выглядел весьма скромным объектом притязания. Конечно, он получил возможность вносить в Народное собрание законопроекты и накладывать вето. Но это не главное, что его привлекало. Октавиан верно оценил большой потенциал этой должности. Играя на исторических ассоциациях, связанных с моментом ее возникновения, он многократно усилил значимость этого второстепенного республиканского поста, вознеся его до совершенно нового уровня. В результате Октавиан стал отнюдь не тем народным трибуном, каких знала предыдущая римская история, но образцовым защитником, охранителем и борцом за интересы всех римских граждан — не только живущих в Риме и Италии, но и во всех уголках обширной державы.

Было ли все это некоей импровизацией, итогом интуитивного поиска путей к утверждению устойчивого и легитимного государственного правления? Или в действиях Октавиана имелась более низменная подоплека? В обращении к должности народного трибуна определенно различима тактика, свойственная всем диктаторам во все времена: Октавиан предательски перепрыгнул через головы политической элиты, напрямую связав себя с сердцами и умами людей. Таким образом, он в очередной раз успешно вдохнул в старую республиканскую оболочку абсолютно новый смысл. Сенаторы, хотя и наблюдали за его маневрами с ворчанием и неприязнью, вынуждены были смириться.

В 19 г. до н. э. Октавиан достиг того, чего не смог добиться его приемный отец: сочетания верховной власти с ее политической легитимностью. Этот невиданный доселе статус, полученный путем ловких ухищрений, получил оформление в виде торжественного, звучного титула. Хотя смена имени может показаться фактом маловажным, в действительности новое именование имело большое значение для Древнего Рима времен Октавиана, да и в нынешней политической практике подобные явления не следует недооценивать.

Октавиан сначала подумывал назвать себя Ромулом. Это имя закрепило бы его роль основателя нового Рима. В нем древность традиции сочеталась с идеей новой эпохи. Однако после некоторых размышлений Октавиан отказался от этой мысли, так как ее несколько портили дурные ассоциации с братоубийством. Вместо этого Октавиан придумал себе имя, остановившись на слове «август», что буквально означает «священный» или «почитаемый». Это близко к понятию божественного, но все же напрямую его не обозначает. Тем не менее такое имя противоречило позиционированию Октавиана как общественного лидера, «первого среди равных» в республике. В имени содержался откровенный намек на его связь с миром богов. Оно было образовано от латинского слова «авгурии», обозначающего толкование небесных знамений. Таким образом, новое имя устанавливало связь Октавиана с религиозным культом и понятием священного, а также закрепляло за ним право на особое, никому другому не приличествующее почитание. Смена имени свидетельствовала о политической революции. И пусть она не была чересчур резкой, остановить ее было уже невозможно. Чем дольше продолжалось правление Августа, тем с большей очевидностью вырисовывалась гибель политических свобод.

Примером могут служить, например, заседания Сената. При республиканском строе существовал особый порядок, по которому желающие выступить могли встать и включиться в обсуждение животрепещущих тем. Август сохранил эту процедуру, так что могло показаться, будто у каждого есть право голоса и мнение каждого сенатора имеет значение. Для многих из них подобная возможность, вероятно, служила некоторым утешением. По сравнению с предыдущими десятилетиями, отмеченными яростной фракционной борьбой, которую, в свою очередь, пытались подавить такие личности, как Юлий Цезарь и Помпей, положение «младших» сенаторов стало, разумеется, куда приятнее. Но для тех, кто привык играть первостепенную роль, подобные изменения не несли ничего хорошего. Большинство сенаторов осознавало, что их мнение мало чего стоит в сравнении с желаниями Августа. Впрочем, чтобы придать обсуждениям в Сенате видимость борьбы, Август учредил нововведение: вместо выслушивания мнений в установленном порядке он сам стал выбирать, кому из сенаторов высказаться по тому или иному вопросу. Теперь им уже нельзя было просто соглашаться с мнением предыдущего оратора. Он также решил ввести санкции против тех, кто не является на заседания, но ограничил количество обязательных ежемесячных заседаний двумя.