Когда ряды противников выстроились друг против друга, все вокруг озарилось блеском их копий, мечей, луков, пращей и стрел. В распоряжении Цезаря было 22 000 пехотинцев и 1000 кавалеристов — соответственно в два и в семь раз меньше, чем у соперника. Но, обладая меньшей армией, Цезарь проявил себя более тонким стратегом. Заметив, что вся кавалерия Помпея скопилась на левом фланге, Цезарь понял, что его старый союзник планирует окружить его войско именно оттуда. Чтобы нейтрализовать эту угрозу, Цезарь отнял по нескольку когорт от каждого легиона и из них сформировал четвертую линию пехоты. Разместив их позади первых трех, он дал им следующие указания: когда он с помощью флага даст им сигнал — и ни в коем случае не ранее, — они должны броситься на кавалерию Помпея. Кроме того, им предписывалось не метать копья, а, как пиками, разить ими лица всадников. По его словам, победа в битве полностью зависела от их личной доблести.
Перед боем Крастин, преданный Цезарю центурион десятого легиона, прошедший с ним Галлию, Алесию и Испанию, обратился к солдатам с такими словами: «Остается только одно это сражение; после него Цезарь вернет себе свое положение, а мы — свою свободу».[43] А своему командиру он сказал: «Я постараюсь сегодня, император, заслужить твою благодарность — живой или мертвый». С этими словами Крастин, а за ним еще сто двадцать отборных воинов с оглушительным криком бросились на врага. И вот, по почину пехотинцев Цезаря, римляне схлестнулись с римлянами, и началась битва, в которой обе стороны, обученные одинаковым образом, рубились с одинаковым же ожесточением.
Довольно скоро Помпей решил задействовать свою кавалерию. Ей немедленно удалось потеснить врага. Кавалерии Цезаря пришлось отступить под яростным и самоотверженным натиском. Но когда кавалерия Помпея разбилась на эскадроны и начала окружать войска Цезаря с фланга, тот дал сигнал своему запасному войску вступить в бой. С гордо воздетыми штандартами четвертая линия пехоты стремительно атаковала кавалерию Помпея, коля лица всадников копьями. В этом проявился военный гений Цезаря. Тот верно рассудил, что цвет римской аристократической молодежи, отпрыски сенаторов, возможно, жаждут битвы, но не обладают ни нужным опытом, ни готовностью к ожесточенной драке. Решительное противодействие повергло их в панику. Они развернули лошадей и ускакали на высокие горы.
Тем самым они оголили фланг собственного войска. Четвертая линия армии Цезаря сполна воспользовалась своим преимуществом и напала на врага с тыла. Почуяв запах крови, Цезарь нанес смертельный удар. До этого времени он придерживал в резерве третью линию пехоты, составленную из закаленных в войнах ветеранов, и теперь они со свежими силами ринулись в кровавую схватку, подменив уставших товарищей. Без жалости они били и разили врага, прорубая себе путь сквозь окровавленные, изнуренные боем ряды армии Помпея. В конце концов огромное полчище Помпея не выдержало их натиска и было наголову разбито.
Когда Помпей увидел, что его армия бежит с поля боя, он повел себя подобно «безумцу, потерявшему способность действовать целесообразно».[44] Тихо удалившись в палатку, он стал ждать, пока его легионеры не будут перебиты, как тут его озарила новая надежда на то, что ему удастся накопить новые силы и ответить ударом на удар. И вот в компании тридцати всадников Помпей Великий бежал из Фарсала. На самом деле ему не суждено было оправиться от этого поражения. Цезарь вышел победителем из гражданской войны. Шанса на реванш Помпею так и не представилось.
Цезарь приказал своим людям штурмом взять укрепленный вражеский лагерь. Когорты Помпея, охранявшие его, либо также бежали, либо сдались на милость победителям. Оказавшись в лагере Помпея, солдаты Цезаря обнаружили доказательства крайней самоуверенности сенаторов. На столах были выставлены горы серебряных тарелок, словно в ожидании праздничного пира по поводу неизбежной победы. Палатки были увиты плющом, ложа усыпаны цветами, а кувшины до краев наполнены вином. Но представителям аристократии, отцам и детям знатных римских семей, не суждено было предаться пиршеству в тот день. Эта честь досталась Цезарю и его людям.
На следующий день 24-тысячная армия Помпея сдалась Цезарю: солдаты пали перед ним на землю, слезно умоляя пощадить их жизни. Среди 15 000 погибших на поле брани 6000 были римскими гражданами. По отношению к выжившим врагам Цезарь проявил снисходительность, рассматривая это как первый шаг к исцелению пораженной болезнью республики. Он также простил представителей знати, сражавшихся против него. Многие из них, однако, бежали в надежде найти безопасное место, где можно было бы прийти в себя. Помпей воссоединился со своей женой и отправился с Кипра в Египет, где намеревался искать прибежища. Но что, если ему удастся собрать там новую армию и в будущем вновь бросить вызов Цезарю? Цезарь не мог этого допустить и решил преследовать его. Однако стоило Помпею ступить на берег в Александрии, как он был убит. Влиятельный евнух при дворе египетского фараона посчитал, что лучшим способом добиться расположения Цезаря будет лишить жизни его противника. Но его рассуждения были в корне неверны. Когда Цезарь взглянул на отсеченную голову своего бывшего союзника и друга, а затем на его печатку, изображавшую льва, держащего в лапе меч, то у него на глазах выступили слезы. Воистину великий гражданин Рима не заслуживал такой жалкой смерти.
Хотя битва при Фарсале решила судьбу гражданской войны в пользу Цезаря, ему предстояло еще совершить походы в Африку и Испанию, для того чтобы окончательно подавить очаги сопротивления сенаторов. По возвращении в Рим в 46 г. до н. э. Цезарь устроил себе четырехкратный триумф, его ветераны получили пожизненное жалованье, а каждому жителю Рима в подарок выплатили небольшую сумму денег. В период 49-44 гг. до н. э. Юлий Цезарь четырежды получал звание консула и четырежды — диктатора. Пользуясь властными полномочиями, которые эти должности ему давали, Цезарь исполнил свои обещания по реформированию республики и восстановил попранные народные свободы. Были введены новые законы, которые включали отмену на год арендной платы за землепользование, взимаемой с ветеранов, а также с городской бедноты по всей Италии и за ее пределами, но это вовсе не означало радикальных, революционных преобразований, которых так боялись консерваторы. Правда, Цезарь не чурался и репрессивных методов. Стремясь исключить чрезмерное усиление черни в будущем, он положил конец практике общественных собраний в публичных местах, если у них не было на то официального разрешения.
Диктатор также увеличил число сенаторов и всадников, расширив их ряды за счет представителей незнатных фамилий. Обязанные Цезарю своим возвышением, эти люди с охотой осыпали его все новыми почестями. В январе 44 г. до н. э. он нарочито отверг предложенный ему титул и корону царя, но культ религиозного почитания и появление прижизненных статуй Цезаря свидетельствовали о том, что он не стал возражать против обожествления собственной персоны. В феврале Цезарь дал согласие занять пост диктатора на постоянной основе, что, в сущности, означало установление автократии, и, таким образом, его можно считать первым римским императором. Похоже, что подлинному реформированию республики на базе взаимодействия с новой сенаторской элитой Цезарь в конечном счете предпочел личные почести, соответствующие его патрицианскому чувству собственного достоинства, и забыл о народных свободах.
Поэтому окончание гражданской войны не означало, что спор о свободе также окончен. Напротив, установление бессменной диктатуры Цезаря привело к тому, что пламя этого спора вспыхнуло снова. В середине марта 44 г. до н. э. перед входом в здание Сената, выстроенного когда-то Помпеем, один из сенаторов совершенно неожиданно задержал Марка Антония, заведя с ним долгий разговор. Этот сильный, внушительного вида мужчина даже не догадывался о том, что его умышленно удерживают на улице. В самом С е -нате тем временем группа сенаторов притворилась, будто собирается выступить с петицией против Цезаря. Они словно ненароком подошли к нему, так что он оказался в их окружении. Вдруг один из сенаторов приподнял край одежды, и в его руке блеснул кинжал, который вонзился в диктатора. Другие тоже стали лихорадочно вынимать спрятанное в складках оружие. Их клинки двадцать три раза пронзили тело врага. Брут, бывший близким другом семьи Цезаря, но сражавшийся на стороне Помпея у Фарсала, нанес один из этих ударов. После этого он покинул здание Сената в компании некоторых других заговорщиков. Держа окровавленные ножи в руках, они направились к Капитолию и обратились к народу с возгласом: «Свобода восстановлена!»