«Все знает, только притворяется», — подумал Азамат и сказал:

— Он самый. Выполз, как таракан. Достанется нам хлопот с ним. — Он потрогал затылок, напоминая женщине об ушибе.

— Нет худа без добра. Не подоспел бы он вовремя, как еще с тобой все обернулось?!

— Нужна мне его помощь. Еще неизвестно, зачем он пожаловал. Может, с немцами снюхался? Давайте лучше, я вам помогу, — предложил Азамат, чтобы увести разговор в сторону.

— Берись, если не шутишь.

— Мне торопиться некуда. — Он взялся за тележку и потянул ее — заскрипели на голышах мостовой несмазанные колеса.

Маргарита Филипповна пошла рядом.

— А я, как только немного подлечусь, — поделился он, чтобы отвести от себя подозрения, — попытаюсь сбежать в горы…

Женщина промолчала.

— Тяжелая, черт возьми! Как вы ее одна тащили? — спросил Азамат отнюдь не из жалости к пожилой женщине — боялся в неприятную историю угодить по неосторожности, ведь он даже не знает, что в тележке.

— Своя, как говорится, ноша руку не ломит, — усмехнулась Маргарита Филипповна.

Они подошли к площади, обходя воронки. На развалинах улиц, как на кладбище, промышляли вороны. Азамат все эти дни не выходил из дому, и то, что он увидел сейчас, повергло его в уныние. Много трудов затрачено, чтобы привести городок в божеский вид, на строительстве одной лишь гостиницы сколько пришлось повкалывать молодежи — ее здание было объявлено ударной стройкой, — и всего несколько часов потребовалось, чтобы превратить все в груду камней.

На столбах и уцелевших стенах были расклеены немецкие объявления. Одно из них гласило:

— Интересно, зачем эта регистрация? — испуганно произнес Азамат. — Что им нужно? Не думают ли они, что мы на них работать будем?

— Что хорошего от них ждать. — Голос Маргариты Филипповны сделался строгим. — Что это ты побледнел?

— Контузия, наверное, дает о себе знать… Замутило, — нашелся он.

— Может, не надо было вставать тебе?

— Сколько можно лежать…

Трое патрулей показались из-за угла. Азамат почувствовал противную дрожь, ноги вдруг отяжелели, и он пошел медленней и неуверенней. Один из патрулей приблизился к ним, жестом остановил их и, не говоря ни слова, дулом автомата с брезгливой небрежностью приподнял край грубой ткани, укрывавшей тележку. Под ней лежал обыкновенный картофель. Патрули не спеша пошли дальше.

— Ну вот и приехали, — вздохнула Маргарита Филипповна, когда затащили тележку во двор.

Азамат обомлел: на крыльце невзрачного, покосившегося дома стояла Надя Соколова.

— Надя?!

Она тоже, увидев его, замерла от удивления.

— В народе говорят так: доброе братство милее богатства. — Маргарита Филипповна вынесла из комнаты ведра и стала перекладывать в них картошку. — Ну, работнички, подсобляйте. А потом потолкуем…

На регистрацию явились почти одни старики; молодых мужчин было совсем мало: двое парней лет по шестнадцать — восемнадцать, оба калеки, слепой мужчина лет тридцати, его привела женщина. Таких, как Азамат, молодых, полных сил, оказалось еще двое: один, несмотря на духоту, не разлучался с папахой — лицо его, полное и недовольное, заросло черной щетиной; второй, худой, с запавшими глазами, ежеминутно протирал потевшую бритую голову внутренней стороной кепки. Никто друг на друга не смотрел, не разговаривал, — казалось, каждый был замешан в каком-то грязном деле и теперь стыдился этого.

Азамат стоял с опущенной головой, тошнота подступала к горлу. Он не предполагал, что испытает такие муки только от того, что явился на регистрацию. А что будет потом? Его больше всего мучила неизвестность и опасение, что немцы заставят сотрудничать с ними. А если узнает Надя?.. Теперь, когда она здесь, он не мог не считаться с тем, что она есть, и незримо присутствует подле него, и будто проверяет каждый его шаг. Какими недобрыми глазами она смотрела на него там, во дворе. И неизвестно еще, поверила ли его лепету, когда он рассказывал свою легенду о контузии.

Азамат не заметил, как остался в помещении один; уже всех пропустили, а его продолжали держать.

Наконец сухопарый высокий немец с повязкой на рукаве жестом потребовал следовать за ним и двинулся вперед деловитой походкой. Постукивая каблуками сапог, он уверенно вел Азамата по длинному коридору. У дверей небольшой комнаты, где велел снова ждать, стоял часовой с автоматом на груди.

Азамат узнал приемную первого секретаря райкома партии. Здесь лишь убрали стол, портреты со стен, постелили на пол ковровую дорожку — вот и все изменения. Вспомнилось, как крепко пришлось ему здесь понервничать в напряженном ожидании вызова на бюро райкома, как нерешительно переступил он порог этого кабинета. Вроде давно все это было, но по сей день горько на душе от обиды: именно здесь дали Азамату от ворот поворот, отказались принять в партию.

Теперь здесь резиденция немецкого коменданта. Кто бы мог тогда подумать, что года через два в городе поменяется власть! Вот и выходит, к лучшему, что не приняли его тогда в партию. Воистину, все, что ни делается, делается к лучшему. Однако что он ожидает от немцев? Какие изменения внесет в его жизнь новая власть? Дядька полагает, что с ее помощью сможет вернуть свое прежнее богатство. Станут ли немцы раздавать награбленное направо и налево? Сомнительно. Что тогда останется им? А если погонят их, как в гражданскую, и на этот раз? Что тогда? Нет, тут нужно быть осмотрительным.

Дверь отворилась, и Азамат вошел в просторный кабинет, почувствовав холод в груди. Сидевший за столом немецкий офицер предложил ему сесть, он опустился на первый попавшийся стул и только потом взглянул ему в лицо. Оно показалось знакомым, и это обстоятельство встревожило: Азамат не мог понять, откуда он может знать немца?!

Его недоумение разрешил хозяин кабинета.

— Вы удивлены? Да-да! Я бывал здесь до войны. И мы могли встречаться, господин Таран.

Ну конечно! Азамат вспомнил: тридцать девятый год, немецкая спортивная делегация… Видимо, не восхождение на Эльбрус их тогда интересовало, а нечто другое.

Близился вечер; в горах быстро темнело и холодало, как только исчезло солнце. Бойцы сидели, прижавшись друг к другу теснее, чтобы согреться. Из рук в руки переходила самокрутка.

Тариэл Хачури, командир стрелковой роты, рассказывал:

— Если тогда, в гражданскую, мы выстояли, хотя все разом, почти вся Европа, набросились на нашу молодую Страну Советов, если тогда народ нашел в себе силы, чтобы прогнать врагов к чертовой матери, то уж теперь мы тем более постоим за себя, за свое Отечество. Судите сами. Ну что смогут германцы с нами сделать, если заведомо угрожают нас всех истребить, либо сделать своими рабами?! Неужто фашистам удастся поставить нас на колени? Никогда! Ни за что! Мы остановим врага, как тогда, в гражданскую. Разобьем морды оккупантов об эти гранитные скалы.

Саша Прохоров сидел к Тариэлу Хачури ближе других и, как почудилось командиру роты, смотрел так, будто был удивлен его словами. Перехватив напряженный взгляд пария, он спросил:

— Так я говорю, Прохоров?

— Так точно, — запоздало ответил тот, видно не сразу сообразив, что вопрос был задан ему.

— Прошка о жинке своей, о Татке, грустит, товарищ командир роты, — пояснил цыган Никола Николаев, кряжистый, несколько неповоротливый, медлительный и всегда улыбающийся боец.

Никола Николаев и Саша Прохоров появились на шахте почти одновременно. Саша — светловолосый, Никола — смуглый и черноволосый. Один — застенчивый, молчаливый, другой — говорун. Прохоров быстро пошел в рост, стал помощником мастера, Никола так и остался рядовым шахтером. Но одно качество у них было общим, о каждом говорили — работящий!