— За нас решили. От судьбы но уйдешь — вот что я скажу.

— Нет-нет! На бога надейся, а сам не плошай, — по-своему истолковала Мадина сыновью реплику. — Прежде я упрямилась. Да поняла, не хочу повторять ошибку. Каюсь, виновата. Ты вставай пока. Одевайся скоренько, а я уложу твои вещи. Пока фрицы спят, в самый раз тебе выбраться в горы.

— Долго о том думала? — не принимал всерьез материнские слова Азамат.

— Послушай, сынок! — с еще большим жаром принялась уговаривать его Мадина. — Сам знаешь, как относились к нам некоторые. Посматривали, бывало, так, будто жили мы нечестно. А почему? Известно. Что скажут теперь? Амирхан в самую пропасть нас толкает. Ему нашего горя мало. Подумай, что будет?

— Ничего не будет! — выпалил Азамат. — Ты видела, с какой мощью немцы нагрянули? Видела? Раздавят гусеницами…

Он сердился и не смог с собой совладать. Усаживаясь на кровати, подобрал под себя по-турецки мосластые ноги.

— Тише, сынок. Услышит Чабахан. — Она тревожно оглянулась, словно кто-то мог оказаться за дверью. — Не понять мне тебя, — пугливо недоумевала она. — То ты сам рвешься в горы, а то тебя туда не выпроводишь. Извелась я за эти дни. И спать не спала. Тут страшнее другое, сынок. Ни за что потом не отмыть позора, поверь. Этот твой дядька…

— Что такого сделал я? Говори — что? — горячился Азамат.

— А что сделал твой отец? — наклонилась к нему Мадина всем телом, сидя на самом краю стула. — Не принял к сердцу новую власть — вот и все. И нажил дурную славу. Никто не помянул добрым словом, как умер. Ни про то, что работящий, ни про то, что людям помогал. Все хорошее разом забыли. А что скажут о тебе?

— Говорю тебе — мне наплевать! — упрямился он. — Не перед кем отчитываться. Дядька считает…

— Замолчи! Что ты болтаешь?! — отмахнулась Мадина.

— Нет, молчать не буду. Всю жизнь держал язык за зубами. Другие говорили, а я им в рот заглядывал. — Глаза Азамата горели в темноте нездоровым злым огнем. — Сама затеяла этот разговор, теперь слушай. Что такого большевики сделали для меня? За что я им должен сказать спасибо? Сама говоришь — косятся на нас. Отца доконали. Да-да, доконали! Смотрели на него волком. А кем работал? Думаешь, это не трогало его? Чего не поставили завфермой? Кто лучше его знал животноводство? Ну-ка, вытерпи такую несправедливость изо дня в день. А я чем виноват? Почему и на меня распространилась их ненависть?!

— Побойся аллаха! — Таким сына она никогда не видела. — Тебя выучили, образование дали.

— Дали. Догонят и еще дадут. И там, в институте, нашелся такой педагог, слишком любопытный… Все вынюхивал, кто я, чей?

— Как ты можешь… О, всевышний! Что нас ждет?..

— И всевышний им не указ, — произнес он злорадно. — Даже в партию не приняли, смешно. Всех родичей вспомнили до тридцать третьего колена.

— Ты сошел с ума. — Голос ее стал глухим и тихим, будто доносился откуда-то издалека. — Какое несчастье обрушилось на нас. Беда, беда… — Она осмотрелась с безумной растерянностью.

— Все, мама, мелодрама окончилась, — хмыкнул он и добавил: — Время покажет, что нас ждет. Будем надеяться, что хуже, чем было, нам не станет. Должна же повернуться наконец к нам лицом фортуна.

— Да ты с ума сошел. Или, может быть, я?..

Она удалилась, не проронив более ни слова.

Проводив мать угрюмым взглядом, Азамат лег, но тут же понял, что не уйти ему от роя кошмарных дум. Встал. И несмотря на ранний час, вышел на крыльцо.

Вокруг было тихо, еще окончательно не рассвело. С вечера и до самого рассвета, покуда не поднимется солнце и не пригреет землю, здесь, в окружении снежных гор, было прохладно даже летом.

Послышались шаги, вышла сестра. Она зябко куталась в теплую материнскую шаль.

— Ты почему не спишь? — насторожился он.

— Я слышала, как ты ругал маму…

— Подслушивала?

— Вы шумели, я проснулась. Вы ссорились?

— Никто не ссорился! Тебе показалось. Как полуночница явилась… — Он чувствовал, что ведет себя не совсем правильно, и все потому, что нервничал, не мог остыть от предыдущей перебранки.

— Мама прошла мимо меня как привидение. Мне стало страшно. Ты на нее кричал… — Чабахан, кажется, знобило, а лицо было бледным.

— Тебя мать подослала?!

— Говорю тебе, она прошла мимо… — Чабахан зашмыгала носом.

В отличие от брата, она была невысокого роста, много ниже его, как мать, светлее лицом. И волосы точь-в-точь материнские — не темные, как у Азамата, словно перья у ворона, и не прямые, как у него, а светлее и курчавые, колечками вьющиеся.

— Даже разговаривать не захотела. — Длинные ресницы ее подрагивали. — Что-то пошептала и легла в постель. Скажи, это все из-за дяди?

— При чем тут он? У каждого человека своя голова на плечах. Дураков нет. Не станем из-за него биться головой о стенку… Ладно. Иди спать. — Он был доволен: судя по всему, Чабахан ничего не поняла из его разговора с матерью.

Сестра не уходила.

— Я знаю, вы оберегаете меня. Все от меня скрываете. Зачем? Так хуже, брат. Правда. И мне нельзя быть в стороне. Думаешь, я не смогу? Ошибаешься. — Она стояла худая, с острыми плечами, которые выпирали из-под шерстяной материнской шали.

— Не говори глупостей. Ну, пошел я, пройдусь немного. Смотри-ка, уже совсем рассвело. Сегодня, пожалуй, будет жарко. Ни облачка на небе. — Азамат намеренно заговорил о погоде, чтобы увести сестру от неприятного разговора.

— Азамат… — ласково обратилась Чабахан к брату и замолчала: в их беседе вроде бы наступил долгожданный миг для доверительных откровений, однако, все еще встревоженная, она не знала, как продолжить разговор.

— Ну?

— Я знаю… вернее, догадываюсь…

— Ну говори же. Не тяни.

— Ты остался в городе специально?.. Или…

— Не забивай себе голову… Много будешь знать, рано состаришься.

Но она настаивала:

— Да, я догадываюсь. Именно так и есть. Хоть одно слове скажи — да? Ну, пожалуйста.

— Да, — уступил он в почувствовал, как от того, что соврал, ему свело скулы.

Чабахан подлетела к нему и крепко поцеловала в щеку.

Когда он пришел в себя — сестры уже не было рядом, на веранде слышались ее торопливые шаги.

Посветлело небо, посветлели безлюдные улицы — выбиралось из-за лесистых холмов огромное солнце.

Азамат шел не спеша; невольно потирал щеку, куда поцеловала сестра.

Послышался скрип несмазанных колес. Встречная женщина тащила за собой тележку. Азамат пригляделся. «Ба, да это же Маргарита Филипповна… Неужто она, завхоз школы?» — опешил он. Встречаться с ней ему не хотелось, но и отступать было поздно — бог знает, что она о нем подумает.

— Вы разве не уехали?

Маргарита Филипповна остановилась, перевела дух.

— Как видишь. — Поблекшая косынка на голове старила и без того немолодое ее лицо, а отсутствие одной руки делало ее совсем несчастной.

— Так вы же вроде собирались…

— Собиралась, да передумала. Мне-то чего бояться? Или птица важная? Я человек незаметный. А вот ты-то чего в горы не ушел?

— Со мной такое случилось… В такой переплет я попал… — На ходу он стал придумывать оправдание. — Я был уже возле пекарни, когда поблизости разорвался снаряд. Ударной волной меня припечатало к стене дома. Потерял сознание. Пришел в себя… Кто-то меня тормошит, пытается поднять. Смотрю и глазам своим не верю… — Азамат перехватил ее настороженный взгляд. — И знаете, кто? Дядька мой…

— Какой еще дядька?

Он только теперь сообразил, что Маргарита Филипповна ничего не знает об Амирхане. Можно было и не говорить о нем, но нужно же что-то срочно придумывать в оправдание, и потом от людей все равно не скрыть такой новости. Тем не менее он задумался: то ли выложить все со всеми подробностями, то ли рассказать с пятого на десятое? Очень нужно отчитываться перед завхозом.

— Есть у нас… в нашей семье такой. Появляется и исчезает, когда ему вздумается. — Он сам удивился тому, как искренно и просто ответил.

— Да-да, вроде бы слышала. Абреком был, да исчез потом.