От настоящих реалий все это отличается тем, что оп­ределенные средства выражения не закреплены за от­дельными жестами — они обозначаются самыми разными словами и словосочетаниями, описаниями ситуации, часто без каких-либо разъяснений: пишущий считает, что его читателю это должно быть ясно. «Во парень! — прошеп­тала Сонечка, показывая большой палец..»¹ (Разрядка наша — авт.) На Западе поднимают большой палец, когда хотят остановить машину (авто-стоп), а русский — иллюстрируя фразеологизм на большой палец (или, напротив, жест является референтом ФЕ?).

А вот еще элемент невербального языка. Доктор на­шел, что Наташе пошло на пользу последнее его лекар­ство и что «она очень посвежела»; графиня, услышав это, «посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом воз­вращаясь в гостиную»². «Поплевала» не значит плюну­ла» (если не через левое плечо) — плюют с досады, а поплевать можно против сглазу (ср. «—Тьфу, тьфу, не сглазьте,., суеверно сплюнул через плечо адмирал»³).

Как передавать все эти приметы и традиционные для данного народа жесты и реакции? Нос чешется — в рюм­ку смотреть (у болгар — злиться будешь); чешется ле­вая рука — деньги получать; горят уши — кто-то сплет­ничает о тебе; вопрос «в каком ухе звенит?»; забыв что-либо, вернуться — дурная примета; сидеть в комнате в шляпе — неприлично; прийти в дом, где есть дети, с пу­стыми руками — не принято и т. д.

Будучи элементами традиционного поведения опреде­ленного народа, отражающими его национальные черты, такие ситуативные реалии должны найти свое отражение и в переводе: если опустить и/или исказить и/или не разъяснить их, то читатель не сможет получить верного представления о произведении или истолкует его для себя, в своем национальном ключе.

Несмотря на яркий национальный, а иногда и времен­ной колорит, ситуативные реалии, в отличие от лексиче­ских, сравнительно легче поддаются переводу, так как их передача не связана с необходимостью сохранять ка­кую-нибудь форму. Трудность заключается, во-первых, в их распознавании (нередко переводчик приписывает

¹ X а ч атур я н -   №   'Реалия   и   пёреводимость.—МП,    1972,    9,

с. ,57—58. .'....     ..                    .        ..

² И, 7.XII.1974.

³Моралевич   А.   Варианты. --Кр., 1975, № 5, с. 7. ⁴ Его относят к невербальным, <чнемым»    языкам; см,    Вереща­гин Е. М., Костомаров    В.   Г.   Указ. еоч. Изд. 2-е. с. 145.

334

'Очеретин   В.   Указ, соч., с. 22. "Толстой   Л.  Н.  Собр. соч. Т. 6, с. 85.

³ Словарь русского языка под ред. С. И. Ожегова. В 4-х томах.  'М.: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1959 (см. «сглазить»).

;335

данному народу привычки и обычаи, которых у него нет) и, во-вторых, в умении подыскать наиболее лаконичную форму, в которую и заключить объяснение или намек на сущность дела. Если сравнительно просто дать читателю понять, что хочет сказать персонаж, глядя с сожалением на собеседника и крутя ладонь с растопыренными паль­цами у виска или посвистывая и уперев опять-таки в ви­сок указательный палец, то весьма нелегко несколькими словами рассказать легенду, передать суть приметы, рас­толковать традиционное поведение,    направить    мысль читателя к известной каждому носителю    языка сказке или произведению литературы.   Переводя   некрасовских «Коробейников», нужно поведать читателю о том, что в дореволюционной России верующие, зевая, крестили рот, чтобы туда не залетела невзначай нечистая сила — «Ста­рый Тихоныч, зеваючи, то и дело крестит рот» ¹. В бол­гарском переводе Тихоныч и зевает и крестится, но связи между обоими действиями нет, и это, мы считаем, одна из  неизбежных потерь:  объяснить   (правда, не в двух коротких строках), конечно, можно, но это приведет к неоправданному привлечению внимания читателя к не­значительной детали, которая в подлиннике совсем не подчеркнута. Или что делать с тем самым (явно непри­личным с точки зрения любого иностранца) «поплевыва-нием» графини Ростовой? — графиня, а плюет! У одного болгарского переводчика, а также в переводе на англий­ский язык графиня ничтоже сумняшеся сплевывает, прежде чем вернуться в гостиную («погледна ноктите си и плю», "looked at her nails and  spat out"). Но в по­следнем болгарском переводе уже содержится намек на «сглаз»: «плю лекично за уроки»; также приблизительно передано это и во французском переводе: «Pour conjurer le mauvais sort, la comtesse cracha».    Или как быть с фольклорными аллюзиями? Сообщая о съезде колдунов в Боготе, автор в скобках сообщает: «По непроверенным сведениям, делегаты прибыли верхом на метлах»². Каж­дому русскому известно, что излюбленным   транспортом ведьм являются ступа, помело, метла — в этом вся соль «непроверенных сведений». Ну а если в фольклоре, допу­стим, англичан, ведьмы и всякая нечисть    пользуются иными средствами передвижения? Или если у другого народа и ведьм не наблюдается?

'Некрасовы. А. Сочинения. Т. II, с. 35. ² Кр., 1976, № 1, с. 12.

336

В отношении всех реалий, в том числе и ситуативных, отражать национальное своеобразие в принципе надо. Скажем, при переводе рассказов Гоголя все ведьмы дол­жны быть переданы с характерными для украинского фольклора атрибутами. Нельзя, переводя с турецкого языка, написать «мой турецкий друг кивнул» в значе­нии «согласия», потому что, выражая согласие, турок не кивает: либо он выразит это характерным для его нацио­нальности путем, либо, в худшем случае, нейтрально (мой турецкий друг «согласился», «не возражал», «принял»), либо он не турок.

И тут опять встает вопрос, что делать в случаях, когда у автора гурок кивает? Переделать кирок на покачивание головой? Или передать нейтрально « согласился»? Или оставить как есть? Эти вопросы особенно важны, когда дело касается быта и культуры страны ПЯ. Если автор— современник переводчика, все вопросы решает он сам. Если же нет, то переводчик, прежде чем принять какое-либо решене, должен учесть: действительно ли это ошиб­ка? А, быть может, наш турок знаком с европейскими обычаями, в частности с обычаями своего собеседника, или подражает ему? Если же это в самом деле промах, а особенно при описании действительности страны ПЯ, то, пожалуй, исправить его можно — тактично, ненавяз­чиво, нейтральными средствами, чтобы не подводить ав­тора, себя и, что важнее, чтобы не искажать жизненной правды.

Но и когда промахов нет, не все и не всегда можно передавать как есть. Нередко ситуативная реалия носит такой характер, что у читателя перевода возникают не те ассоциации, которых автор ожидает от читателя подлин­ника. Цитируя А. Нойберта, А. Д. Швейцер ¹приводит его пример о переводе на арабский язык строки из сонета Шекспира, где «летний день ассоциируется с понятием красоты», и отмечает, что у арабского читателя летний день и красота несовместимы и лето нужно заменить вес­ной: для араба лето связано со зноем и, следовательно, приятных ассоциаций не вызывает. С этим можно согла­ситься, но лишь при условии, что речь идет о сравнении, т. е. о понятии, близком к устойчивым единицам. А будь это обычное описание прекрасного летнего дня, каковы бы ни были температурные различия, переводчик не име­ет права делать скидок на температуру. Приблизительно

'Швейцер    А.  Д.    Перевод и лингвистика, с. 243.

337

то же в примере со съездом колдунов, поскольку дается не описание народного быта, а, так сказать, ссылка на него; поэтому ситуативную русскую реалию можно при переводе даже заменить подходящей ситуацией, понят­ной читателю на ПЯ.

Частным вопросом является передача намеков не­известные литературные произведения. Эта тема относит­ся скорее к фразеологии — мы говорили о крылатых сло­вах, цитатах, фразеологических сочетаниях, связанных с бытом и культурой народа, но одетых в точно определен-' ную языковую форму. Однако здесь нужно отметить те случаи, когда самой цитаты или поговорки нет, а есть только аллюзия. «Ты сетовал, дорогой Крокодил, что о твоих собратьях сказано и написано много несправедли­вого. И нрав-то у вас, мол, зверский, и питаетесь-то вы к а л о ш а м и, и ваша скупая крокодильская слеза (разрядка наша — авт.) насквозь фальшивая»¹. Как переводить «крокодильскую слезу» — догадаться не­сложно: фразеологизм крокодиловы слезы принадлежит к интернациональным; но почему крокодил «питается калошами» знает только русский и те из читателей-ино­странцев, которые знают русскую детскую литературу («Телефон» и «Крокодил» К. Чуковского). Или такой текст: «Я хотел посоветовать владельцу [который не мог найти необходимые ему запчасти] насоса печально апро­бированный в прошлом метод: если нет грузил — от­винчивай гайки (разрядка наша — авт.) на железной дороге..»². Ведь если в переводе не намекнуть на «Зло­умышленника» Чехова, апробация лишается смысла. Как поступить с переводом следующего текста: «Жизнь тако­ва, что безоблачного счастья не бывает. Всегда находит­ся кто-то третий, который., подбросит свою ложку дег­тя или надушенный платок (разрядка наша— авт.) с чужими инициалами»³? Выделенные слова дела­ют последнюю фразу намного более емкой, чем если бы за ними не скрывалась связь с известными читателю под­линника мыслями — о ложке дегтя в бочке меда и эпи­зоде с платком Дездемоны — аллюзии, которые должны сохраниться и в переводе.