ломаном русском языке рассказал, куда и зачем идет. В очередной раз на свет было извлечено изложение

сути дела, которое немец тщательно подготовил и записал на листке из гостиничного блокнота. Вот оно:

«Я хочу передавать меня русская милиция, так как я немец не хочу возвращаться в Германию. Я еврей и был

знаком с нееврейским девушкой. Кто-нибудь хотел доносить милиция. Поэтому мне невозможно было

проживать дома последние дни в Берлине, так как я боялся, что полиция немецкая идет арестовать меня. Ну

я не слышал ничего из Берлина и думал, что все в порядке и хотел возвращаться, когда я нашел почтовую

карточку моего друга, что милиция была дома и хотела арестовать меня. Я употребляю все усилия быть

благодарным для этого радушия».

В свою очередь, сердобольные старушки на пристани начертали на том же листке пару слов, соревнуясь с

неожиданным собеседником в грамотности: «Параход идет до самого Пирогов посатка в 5 часов». Но Лаке

решил не ждать до вечера. Он вновь пошел по берегу, решив обойти Пестовское водохранилище, и вскоре

оказался в зоне, куда местные жители предпочитали не заходить. Это были владения Дмит-лага — одного из

островов «архипелага ГУЛАГ», заключенные которого и построили «гордость социалистической

реконструкции» — канал Москва-Волга. Вряд ли на глаза Лаксу попалась заметка в газете «Франкфуртер

Цайтунг», увидевшей свет за несколько недель до его отъезда из Германии. В ней говорилось буквально

следующее: «По сей день еще можно видеть на зеленых берегах канала лагеря для арестованных с колючей

проволокой и сторожевыми дозорами... Долгое

229

время путешественники "Интуриста" еще будут наталкиваться здесь на картины, от которых начинает

щемить сердце». Корреспондент газеты Герман Перцген оказался настоящим провидцем.

Дальнейшее действие развивалось как в настоящем триллере. Бредущего по берегу иностранца в отличном

костюме и с портфелем заметили с катера водной охраны. Его вид был настолько необычен, что его приняли

за артиста, не снявшего грима и не вышедшего из образа — неподалеку находился Дом отдыха Московского

художественного театра. Тем временем Ганс Лаке увидел на берегу лодку и четверых человек вокруг нее, по

виду похожих на крестьян. Лихорадочно листая словари, он сумел умолить их переправить его на тот берег

водохранилища. Уже в лодке Лаке в очередной раз рассказал свою историю и попросил о ночлеге.

Сердобольные попутчики дали ему немного черного хлеба и объяснили ситуацию: они не крестьяне, а

заключенные, и едут не в деревню, а в лагерь.

Наш герой был уже не в том состоянии, чтобы чему-то удивляться. В лагерь так в лагерь, он заявил, что

«меня нигде не задерживали, и здесь не задержат». Можно себе представить, какое изумление это вызвало у

зэков, сидевших за мелкие уголовные преступления. Позже на допросах они признали, что необдуманно

вступили в контакт с иностранцем: «Мы разглядели его и поняли, что он не гражданин СССР, так как

ботинки его были не наши отечественные». В лодке собрался целый интернационал, символизировавший

«победу» сталинской национальной политики — немец устроился на корме, перед ним попеременно

налегали на весла грузин и татарин, украинец и туркмен.

В ходе разговора заключенным Дмитлага показалось, будто пришелец специально просился к ним в лагерь

— очевидно, он рассказывал им о том, что в Германии ему грозит заключение в концлагерь. Так или иначе

четверка согласилась взять его с собой, предоставить ночлег и разделить вечернюю трапезу — тот, кому

нечего терять, скорее придет на помощь ближнему, попавшему в затруднительное положение.

На берегу у ворот лагеря лодку уже поджидал катер водной охраны. После недолгих препирательств Лакса

погрузили в него и отправили в отдел НКВД, занимавшийся охраной канала Москва-Волга. Немец даже не

успел попрощаться со своими попутчиками, которые наверняка тем же вечером рассказывали в своих

бараках об удивительной встрече, скрасившей однообразие их лагерного быта. Впрочем, рассказывать всем

четверым пришлось не только товарищам по нарам. Они были взяты в «оперативную обработку» и

неоднократно допрашивались, что же такого сказал им немец и не пытался ли он за

230

вербовать их для шпионской работы. Из протокола обыска следовало, что «при себе Лаке имел черный хлеб

лагерного происхождения», и от каждого из заключенных требовали признаний, что это именно он

поделился с врагом главной ценностью лагерной жизни.

Лакса отправили на Лубянку и допрашивали с пристрастием, насколько оно было возможно по отношению к

иностранному гражданину. Так, на один из допросов он был выведен 3 октября в 19.55 и возвращен в камеру

на следующий день в 13.15. Согласно протоколам допросов наш герой непрерывно повторял: «Я боялся, что

полиция меня арестует за близкое знакомство с немецкой девушкой», и потому принял решение любой

ценой остаться в Советском Союзе. Следователь не особенно старался раскручивать «шпионский след» —

слишком уж очевидной и даже комичной была ситуация. При Лакее были найдены и ваучер Интуриста, и

словари Лангеншейдта, но не было даже фотоаппарата. А в чемодане, оставленном в гостинице, об-

наружились только носильные вещи. Немец стойко отрицал обвинения в шпионаже, так и не рассказал он

следователю и о том, кто же поделился с ним пайкой лагерного хлеба.

Конец следствия был легко предсказуем — по обвинению в шпионаже Ганс Лаке, уроженец Берлина 1914 г.

рождения, немецкий еврей, был выслан в Германию. Он попал в одну из первых групп насильно

отправленных на родину германских граждан и пересек границу в Негорелом уже 20 января 1938 г. Как и

всем остальным, ему выдали паспорт, 10 долларов и железнодорожный билет до Варшавы. По ходатайству

германского посольства в Москве оставленный в гостинице чемодан, равно как и два томика словаря, были

разысканы и отправлены владельцу. Злой насмешкой выглядела надпись на обложке ваучера «Интуриста»,

который сопровождал Лакса в его поездке по Советскому Союзу: «Напишите нам после Вашего

возвращения, остались ли Вы довольны путешествием и что Вам больше всего понравилось».

Семья Борош: ОНИ ИСКАЛИ СПАСЕНЬЯ, А НАШЛИ СМЕРТЬ

На момент ареста 29 июля 1937 г. проживавшему в подмосковных Химках рабочему Тормозного завода

имени Кагановича Карлу Ворошу было 45 лет. Его биография к тому моменту вместила в себя такое

количество событий, что по ней можно было бы составить хрестоматийный образ пролетария-коммуниста,

«солдата партии». Родившийся в потомственной семье гамбургских рабочих, Карл Борош

231

уже в 18 лет стал членом Социал-демократической партии Германии. На судоверфи «Вулкан», где он начал

свой трудовой путь, эта партия имела достаточно крепкие позиции. Опираясь на поддержку квали-

фицированных рабочих, СДПГ уверенно шла к заветной цели — завоеванию парламентского большинства.

Начало Первой мировой войны подорвало казавшуюся незыблемой мирную поступь общественного

прогресса, вновь обратила внимание масс к радикальным идеям как левого, так и правого толка.

Карл Борош остался верен традициям рабочего движения. Его дважды призывали в ряды действующей

армии, он сражался на Западным фронте. После тяжелого ранения в июне 1915 г. он вернулся на свой завод, но ненадолго — в 1918 г. германскому командованию понадобились последние резервы для «решающего

рывка к победе», и Борош вновь оказался в окопах, на сей раз вплоть до капитуляции. Сразу же по

возвращении из армии он вступил в только что образованную Коммунистическую партию Германии,

обещавшую не заниматься парламентским кретинизмом, а поставить все на карту всемирной пролетарской

революции.

Это вполне соответствовало характеру Бороша. В ходе одного из допросов на Лубянке он показал, что с