заглядывало чье-то лицо.

Подтянувшись на задрожавших руках, он вылез наверх. Тотчас ударил ветер, распахнул

полы пиджака, защекотал в рукавах. Кирилл покачнулся и совсем незаметно уперся ладонью

в стену.

Лушка Сапогова по-прежнему сидела, свесив ноги со стены. Ругаться она перестала и

тихонечко пела, видимо, что-то задиристое, потому что стоявшие рядом девчата смущались и

прыскали в кулаки.

«…В красной рубаашоночке,

Ха-арошенький такой!..»

Услышав это, Кирилл поднял бровь, усмехнулся. Немолода ведь, уже за тридцать, а такие

попевочки,— совестно, честное слово…

Он выпрямился, застегнул пиджак. Девчата прыснули сильней, а одна даже отвернулась,

затрясла плечами. Тут только он понял: да ведь на нем, на Кирилле, эта красная

рубашоночка,— ради праздника надел трикотажную сорочку… Кирилл рывком расстегнул

пуговицы, шагнул вперед:

—Сапогова, дайте синьку второго этажа. И прошу так не сидеть. Какой пример молодежи

показываете?

Девчата сразу притихли, отодвинулись в сторонку. А Лушка встала спокойно, не торопясь.

На ней было ситцевое платье, выпущенное поверх лыжных штанов; на сутулых плечах оно,

казалось, вот-вот лопнет. Лицо у Лушки красное, скуластое, пропеченное солнцем, и на нем

зеленые глазки, как осколки бутылочного стекла.

Почему-то под взглядом Лушки Кирилл всегда чувствовал себя неловко. Ему казалось,

что Лушка посмеивается над ним; она замечает и то, что Кирилл ходит по лесам боязливо,

прижимаясь к стене; и то, что всегда он прячется в тень, чтобы не облупился нос; и то, что

оглядывается, если позади зашепчут девчата… В общем, Лушка видит его насквозь.

Это ощущение сохранилось с первого дня их встречи.

Придя на стройку, Кирилл узнал, что не подвезен кирпич. Бригада вот-вот начнет

простаивать — допустить этого в самом начале работы было нельзя.

Он прыгнул в машину и поехал на железнодорожную ветку. Он еще не знал, по чьей вине

задержка, и поэтому никого не разыскивал,— просто бросался в бой с любым человеком,

будь то кладовщик, грузчик или складской сторож… И вскоре машина, доверху груженная

кирпичом, вернулась на строительную площадку.

Тогда и появилась Лушка.

Не обращая внимания на Кирилла, она подошла к шоферу, протянула ему пачку папирос.

Закурили.

—Вертай назад,— сказала Лушка.— Сгружать не станем.

—Это почему? — изумился Кирилл. У него еще не кончилось боевое возбуждение,

дышал, как после бега.

—А потому. Сам не видишь, что ли?

—Я вижу, что вам работать не хочется!— закричал Кирилл.— А я простоя не допущу!

—Валяй!— согласилась Лушка.— Но кирпич обратно свези. Он же весь в трещинах,

бракованный. Мы от этой партии уже цельный месяц отказываемся.

Кирпич в самом деле оказался негодным. Кириллу попросту всучили брак, надеясь на то,

что молодой прораб не разберет…

Стоя за машиной, Кирилл вертел в руках кирпич. Как же он не заметил? Не сообразил

сразу, что на обыкновенном кирпиче трещины видны ясно, а вот на таком, «трепельном»,

среди дырочек их трудней заметить и поэтому надо смотреть особенно тщательно…

Но что же теперь делать? Признать свою неопытность, с первых же шагов опозориться?

Нет. Кирилл не хотел. В конце концов, это баня, а не кузнечный цех. Обойдемся и с таким

кирпичом.

—Сгружайте!— приказал он.

Лушка взяла кирпич, легонько стукнула о борт машины. Откололись неровные куски.

—Видал?

—Сгружайте!!

Кириллу стыдно вспоминать, что произошло дальше. Не смущаясь тем, что вокруг стоят

рабочие, Лушка пустила в ход недетские слова, выволокла Кирилла из машины, а шофера

одного отправила в обратный рейс. Над посрамлением начальника потешалась вся бригада…

Долго после этого Кирилл был с Лушкой на ножах,— не мог простить оскорбления. А

потом вдруг нашел простой и легкий способ отместки.

Как-то в обеденный перерыв он увидел, что Лушка, прикрываясь локтем, смотрится в

круглое зеркальце, совсем утонувшее в громадном ее кулаке.

—Красоту наводишь?— спросил он мимоходом.

Лушка быстро сунула зеркальце в карман, обернулась. И тут он увидел, что она —

Свирепый Мамай, которого мужики боятся,— покраснела почти до слез. И глаза ее, два

бутылочных осколочка, смотрели умоляюще, словно просили не смеяться… Этого она

боялась.

С тех пор стоило Кириллу только намекнуть — заговорить о пудре, помаде, завивке,—

Лушка тотчас опускала голову, начинала отвечать шепотом.

Впрочем, он недолго пользовался своим открытием.

На строительстве наступила горячка, половину бригады сняли с бани и перебросили на

другой объект. А тут еще вышел из строя растворный узел. Кирилл растерялся, — как ни

бегай, как ни кричи, а планы летят к чертям. Выручила Лушка.

Пока чинили узел, она наладила приготовление раствора вручную. Сама сколачивала

ящики, учила девчат; злая, красная, растрепанная, с утра до темноты крутилась на стройке,

работала за троих.

А однажды, после особенно суматошного дня, они вместе шли домой. Кирилл искоса

приглядывался к Лушке,— она шагала косолапо, устало покачиваясь. На похудевшем лице

прикрыты глаза, пыль чернеет в морщинах, забытая папироска приклеилась к губе.

И Кириллу сделалось совестно. Он вспомнил, как насмехался над Лушкиной

неуклюжестью, грубыми ее руками, сутулой спиной. А имел ли он право смеяться?

Еще в то время, когда он учился и, не зная особых забот, спокойно кончал школу, потом

институт, Лушка уже таскала носилки с раствором и выкладывала стены. Может быть,

Кирилл и живет в том доме, который она построила…

Вероятно, это чувство жалости и снисхождения надолго осталось бы у Кирилла. Он не

был черствым человеком, хотя по молодости своей часто ошибался и судил окружающих

строже, чем следовало.

Но отношение к Лушке опять у него изменилось. В тот вечер они повстречали на улице

молодого, здорового парня,— из тех, про которых говорят, что у них грудь колесом и чуб по

ветру,— и этот парень оказался Лушкиным мужем. За руку он вел мальчишку, такого же

здорового и красивого; они очень походили друг на друга, только у мальчишки глаза были с

раскосинкой и зеленоватого цвета.

Муж и сын поздоровались с Лушкой просто, без восторгов, но было заметно, что они оба

ждали ее и теперь обрадованы этой встречей. А Лушка повеселела, сразу как-то

распрямилась и пошла рядом с ними легко, быстро, и даже грязная рабочая одежда ее отчего-

то сделалась незаметной.

Значит, горькой бабьей доли, о которой думал Кирилл, на самом деле нет? Он выдумал

грустную историю о некрасивой, несчастной женщине, а в жизни все иначе. У Лушки

отличная семья, и, наверно, этот молодой парень любит ее, и живут они просто, дружно и

хорошо.

И все-таки, когда Кирилл вспоминал, как выглядит Лушка на стройке, и затем

представлял ее другой, домашней,— он чувствовал, что не узнал ее до конца, не заметил

чего-то важного, и поэтому не понимает, как относиться к ней и какое место ей отвести.

Впрочем, он скоро сказал себе, что не стоит ломать голову. Все просто, как гвоздь.

Существуют на свете люди, которые всю жизнь остаются на заурядной, черной работе. У них

не хватает способностей подняться выше, и они до старости работают каменщиками,

малярами, дворниками. Такова и Лушка. При всех ее странностях ясно одно: это маленький,

недалекий человечек, и должность бригадира комплексной бригады — вершина для нее. И

Кирилл перестал интересоваться Лушкой. По-прежнему бывали стычки, но теперь они мало

затрагивали Кирилла. У него было твердое отношение к бригадиру Сапоговой, и ее грубости

он сносил терпеливо, как сносят досадные, но временные неудобства.

Он уйдет, Лушка останется на прежнем месте. У них разные дороги, и делить им нечего.