Единственно, о чем я подумывал, — это как повеселей вечер провести. В пять часов
кончается работа, Валька запирает на зaмок свою кладовую, и выкатываемся мы за ворота.
Что делать? Как время убить?
А вы помните, какой тогда город был? Еще повсюду разрушенные дома, фонарей на
улицах мало, редкие прохожие в темноте... Раздолье для веселых парней!
Завернем мы к заводскому клубу, а там уже знакомые ребята стоят. Валька насунет
мичманку на глаза, руки в карманы, папироска на губе:
— Здорово, урки-малолетки, Мишани, Гришани, Витьки и Ленчики!
Это приветствие у нас такое.
—Здорово, если не шутишь! — отвечают урки-малолетки. — Как живете?
—Лучше всех!
—Желаем дальше в том же духе.
Не знаю, слышали вы или нет, но до сих пор встречаются такие разговоры. Это когда
люди перекидываются готовыми фразами. Словно в карты играют: вопрос — ответ, вопрос
— ответ.
Вот мы так разговаривали.
—Куда сегодня?
—Приключений искать.
—Найдем, так на твою шею.
—Э, тебя заберут, меня выпустят.
—Будь спок!
Ни одного словечка от себя, все — чужие. Как будто форма такая и иначе говорить
неприлично.
И в одежде у нас — тоже общее. Почти у всех флотские фуражки с обрезанными
козырьками. Воротники обязательно подняты. Брюки — клеш, чтобы носки ботинок
закрывали.
К чему это все надо, я не понимал. Просто старался быть похожим. Эту самую фуражку,
мичманку-то, ездил разыскивать на барахолку, достал за большие деньги...
Постоим мы у клуба, поговорим. А после идем приключений искать на чью-то шею. Чаще
всего приставали к девчонкам на улице. В этом деле опять-таки особенная манера была.
Валька заметит каких-нибудь молоденьких, загородит им дорогу:
—Извините, девочки, вы на рояле не играете?
—Н-нет...
—Вот совпадение! Я тоже. Есть повод познакомиться...
Или еще какую-нибудь штуку отмочит в таком же роде. Чтобы не обычное приставание
было, а с эффектом...
Иные, бывало, сразу в сторону отшатываются, иные заругаются или кричать станут. А
кое-кто, поглупей, отзывались на затравку, знакомились.
Не забудьте, мне тогда семнадцатый год шел. Для мальчишек это тяжелое время, вы не
смейтесь... Черт знает что в голове! Я, помню, первый раз поцеловался в парадной, так
совсем ошалел. И девчонка была некрасивая, набитая дурища, и пахло у нее изо рта, и нос
какой-то кривой, а все равно... Не мог дождаться следующего вечера, чтоб опять ее в
парадной притиснуть.
Конечно, расскажи такое незнакомому человеку, непременно скажет: вот, мол, щенок, до
чего испорченный! Нет, чтобы мечтать о красивой любви, он сразу тискать полез...
А я убежден, что у многих так было. Вот вспомните про себя! Только честно: не было
такого? Разве не сидели вы рядом с девчонкой в кино и не хотели обнять ее? Еще так хотели,
что экрана не видели, круги перед глазами... А вспомните, как первый раз целовались?
О чем тогда думали — о красивой любви? Нет, о ней вы гораздо поздней начали думать. В
том и беда, что мы поздно умнеем. Раздумья появляются тогда, когда за спиной уже немало
глупостей понаделано...
Ну, да ладно. Это опять к слову пришлось.
В общем, вот так мы и развлекались. С девчонками познакомиться, иногда — подраться с
кем-нибудь (для этого были у нас флотские пояса с латунными пряжками), на танцы
заглянуть — вот и все удовольствия.
Следить, как мы время проводим, некому было. Мать возвращалась с работы усталая, с
хозяйством еще надо возиться. Приду я домой — она уже в постели. Только и буркнет сквозь
сон:
—Опять среди ночи явился! Вот и вся нотация.
Так больше года прошло. На животе у меня от «Болея» мозоль натерлась, в ладонь
шириною. Но расставаться с ним я не хотел — слишком привык, да на другом станке столько
не заработаешь.
Но пришлось расстаться.
Вызвал меня начальник цеха, сказал:
—Ты парень грамотный, в чертежах разбираешься. Хотим назначить установщиком. Ты
как?
А должность установщика — повыше, это вроде бригадира. Дадут мне шесть
револьверщиков, и я им буду налаживать станки.
Я помялся, помялся: —Давайте, — говорю, — попробую.
На следующий день вывесили на доске приказ, принял я бригаду. Вот тут-то и
почувствовал, что у меня за профессия.
Только налажу один станок, запущу в ход, глянь — уже соседний замолчал: сверло
сгорело или резец выкрошился... Бегу в кладовую, принесу новое сверло, заточу, а в это
время еще два станка замерли.
Вспомнил я тогда Капитаныча... Вот, думаю, у него был бы порядок. Опытные
установщики весь инструмент под рукой держат, всякие приспособления, оправки
придуманы. Раз-два, и наладил. А у меня ничего нет, бегаю за каждым пустяком.
И, кроме того, бригады своей не знаю. Шесть человек, а все разные. Один сразу кричать
начнет, если неисправность в наладке. Другой просто отойдет в сторонку, сядет и дожидается
молча, покуда я не замечу. А потом была еще третья — одна, правда — пожилая работница,
тетей Соней звали.
Тихая такая, в платочке, в халатике стареньком. Молчаливая, слова не добьешься. И как
будто сонная все время или задумчивая, — не замечает окружающего. Станок давно
разладился, детали корявые сыплются, а она копошится по-прежнему, гонит брак. Подбегу,
затрясу руками:
—Вы что же не видите?!
А она поднимет глаза, моргнет.
—Извини, — говорит, — сынок...
—Чего извинять, когда вы себе вред делаете! Не примут же такие детали!
—Прости, пожалуйста... Не понимаю я...
У этой тети Сони в войну семья под бомбежкой погибла — трое дочерей, кажется. Она в
сумасшедшем доме сидела, лечили ее долго, но все равно не вылечили. Вроде здоровый
человек, а внутри ничего живого не осталось, — как деревянная...
Ну разве будешь с такой ругаться? Махну со злости рукой, уйду в курилку. Провалитесь
вы со станками вместе!
Но и покурить спокойно нельзя. Через минуту помощник мастера бежит:
—Отчего в бригаде простой?!
А когда тебя вот так дергают со всех сторон, то нервничаешь и медленней соображаешь.
Чем больше беспорядка в бригаде, тем я хуже работаю. Вконец руки опускаются...
Недели не проработал, как вышла неприятность. Эта самая тетя Соня запорола важный
заказ.
Делали мы втулки для радиостанций. Суетился я, не успел проверить — и больше тысячи
штук оказались негодными.
Лежат они в ящике — блестящие такие, желтые, веселые, — а я смотрю на них так, будто
они сейчас взорвутся... Ну, думаю, теперь конец! Составят акт, меня с должности долой, а с
тети Сони деньги высчитают.
А где ей столько уплатить, еле себе на житье зарабатывает...
И тетя Соня, видно, поняла — испугалась.
В первый раз вижу в глазах у нес виноватое выражение; поправляет на голове платок,
шепчет:
—Что же будет теперь... Что же будет...
Не смог я глядеть на нее, схватил ящик в охапку и отнес в кладовую. Сижу над втулками,
перебираю в пальцах. И чувствую — жжет мне руки...
Валька наблюдает за мной и посмеивается:
—Что, бригадир, прижало? Хочешь, выручу?
А как тут можно выручить? Брак такой, что не исправишь — отверстия рассверлены
больше, чем требуется. Надо восемь и две десятки, а просверлили восемь с половиной.
Но Валька хитрый был, дьявол.
—Учись, — говорит.
Взял одну втулку и легонечко стукнул по ней молотком. Она, конечно, сплющилась. Но
совсем незаметно для глаза, чуть-чуть. И отверстие получилось в тютельку. Правда, теперь
оно не круглое, а продолговатое, но авось не заметят!..
«Исправили» мы брак, сдал я всю партию в ОТК. Контролеры меряют втулки своими
пробочками, а я места себе не нахожу. Вот попадусь, вот попадусь!..
Но пронесло. Наряд подписан, ящик со втулками увезен в сборочный цех. Прибежал я к