что застряла в морщинах руки...
...Жизнь проходит. Как в мареве, стран
проплывают — они не про нас,
и качаются меридианы,
как с надкусами связки колбас.
Колбасою я больше не брежу,
· заграничном хожу пиджаке,
да и крошки стряхаю небрежно,
если грустно прилипнут к руке.
В моей кухне присевший на л а п а х
холодильник — как белый медведь,
но от голода хочется плакать,
и тогда начинаю я петь.
И поет не раскатистый голос,
заглушающий гул площадей,
а мой голод, сиротский мой голод,
лютый голод по ласке людей.
Но, ей-богу же, плакать не нужно.
Грех считать, что земля не щедра,
если кто-то протянет натужно
слишком липкий квадратик добра.
По
планете галдят паразиты,
по планете стучат костыли,
но всегда доброта нетранзитна
на трясучем перроне земли.
38
Я люблю мой перрон пуповиной,
и покуда не отлюблю,
половину своей половины
мне отломят, и я отломлю.
1968
СОВЕРШЕНСТВО
Тянет ветром свежо и студено.
Пахнет мокрой сосною крыльцо.
И потягивается освобожденно
утка, вылепившая яйцо.
И глядит непорочною девой,
возложив, как ей бог начертал,
совершенство округлости белой
на соломенный пьедестал.
А над грязной дорогой подталой.
над за цвел ы ми крышами изб
совершенство округлости алой
поднимается медленно ввысь.
И дымится почти бестелесно
все пронизанное зарей
совершенство весеннего леса,
словно выдох земли — над землей.
Не запальчивых форм новомодность
и не формы, что взяты взаймы,—
совершенство есть просто природност
совершенство есть выдох земли.
Не казнись, что вторично искусство,
что ему о т р а ж а т ь суждено
и что так несвободно и скудно
по сравненью с природой оно.
Избегая покорности гриму,
ты в искусстве себе покорись
3')
и спокойно и неповторимо
всей пригодностью в нем повторись.
Повторись — как природы творенье,
над колодцем склонившись лицом '
поднимает свое повторение
нз глубин, окольцованных льдом...
ВЗМАХ РУКИ
Когда вы, из вагона высунувшись,
у моря или просто
У реки,,
в степи или у гор, надменно высящихся,
увидите короткий взмах руки, —
движением стремительным обдутые
и полные своих удач и бед,
о машущем, конечно, вы не думаете —
вы тоже просто машете в ответ.
Да и о вас не думает он,
машущий.
Непроизволен этот
добрый взмах —
солдат ли машет вам
, из роты маршевой
или мальчишка
с бубликом в зубах.
И машут пастухи с лугов некошеных
и рыбаки, таща в сетях кефаль,
и пальчиками, алыми на кончиках,
вас провожают ягодницы
вдаль.
О, взмах руки, —
участья дуновение!
О, взмах руки —
ничем ты нерастлим
40
срель века, так больного недоверием,
доверья изначального инстинкт.
И пальчиками, алыми на кончиках,
все ягодницы
всех на свете стран
средь эдельвейсов, миртов, колокольчиков
нас провожают в звезды и туман.
Девчонок платья трепещутся короткие.
Девчонки машут с радостью такой!
Всегда у рельс найдутся те,
которые
махнут —
пускай ручонкой,
не рукой.
Девчонки в развалившихся сабо!
Девчонки в ореолах из ром-ашек!
Как будто человечество само
себе,
куда-то едущему, машет.
1900
Меужто есть последний час
всемирной вавилонской башни? '
Не страшно, что не станет н а с . '
Что ничего не станет — страшно
Неужто будет, как душа
исчезнувшего человека,
кружиться в космосе, шурша,
одна квитанция из Ж Э К а ?
1976
41
ПРОДУКТЫ
Е.
Винокурову
Мы жили, помнится, в то лето
среди черемух и берез.
Я был посредственный коллектор,
но был талантливый завхоз.
От продовольственной проблемы
я всех других спасал один,
и сочинял я не поэмы,
а рафинад и керосин.
И с пожеланьями благими
субботу каждую меня
будили две геологиии
и водружали на коня.
Тот конь плешивый, худородный
от ветра утреннего мерз.
На нем, голодном, я, голодный,
покорно плыл в Змеиногорск.
Но с видом доблестным и смелым,
во всем таежнику под стать,
въезжал я в город — первым делом
я хлеба должен был достать.
В то время с хлебом было трудно,
и у ларьков уже с утра
галдели бабы многолюдно
и рудничная детвора.
Едва-едва тащилась кляча,
сопя, разбрызгивая грязь,
и я ходил, по-детски клянча,
врывался, взросло матерясь.
Старанья действовали слабо,
но все ж,
с горением внутри,
в столовой Золотопродснаба
я добывал буханки три.
Но хлеба нужно было много,
и я за это отвечал.
Я шел в райком.
Я брал на бога.
Я кнутовищем в стол стучал.
42
'Дивились там такому парню:
«Ну и способное дитя!»
и направление в пекарню
мне секретарь д а в а л, кряхтя.
К а к распустившийся громила,
грозя, что все перетрясу,
я вырывал еще и мыло,
и вермишель, и колбасу.
Потом я шел и шел тропою.
Я сам навьючен был, как вол,
и в поводу я за собою
коня навьюченного вел.
Я кашлял, мокрый и продутый,
Д ы ш а л и звезды над листвой.
С д а в а л я мыло и продукты
и падал в сено сам не свой,
Тонули запахи и звуки
и слышал я
уже во сне,
к а к чьи-то ласковые руки
шнуркиразвязывали мне.
1955
Г.
Мазурину
Я на сырой земле л е ж у
в обнимочку с лопатою.
Во рту травинку я держу,
травинку кисловатую.
Такой проклятый грунт копать —
лопата поломается,
и очень хочется мне с п а т ь;
А спать не полагается.
«Что,
не стоится на ногах?
Взгляните на голубчика!» —
43
хохочет девка в сапогах
и в маечке голубенькой.
Заводит песню, на беду,
певучую-певучую;
«Когда я милого найду,
уж я его помучаю».
Смеются все: «Ну и змея!
Ну, Анька, и сморозила!»
И знаю разве только я
да звезды и смородина,
как, в лес ночной со мной входя,
в смородинники пряные,
траву руками разводя,
идет она, что пьяная.
Как, неумела и слаба,
роняя руки смуглые,
мне говорит она слова
красивые и смутные.
1956
Я у рудничной чанной,
у косого плетня,
молодой и отчаянный, ·
расседлаю коня.
О железную скобку
сапоги оботру,
з а к а ж у себе стопку
и достану махру.
Два степенных казаха
прилагают к устам
с уважением сахар,
будто горный хрусталь,
Брючки географини
все — репей на репье.
Орден «Мать-героиня»
44
у цыганки в тряпье.
И, невзрачный, потешный,
странноватый на вид,
старикашка подсевший
мне бессвязно таердит,
к а к в парах самогонных
в синеватом дыму
золотой самородок
являлся ему,
как, раскрыв свою сумку,
после сотой версты
самородком он стукнул
в кабаке о весы,
к а к шалавых девчонок
за собою водил
и в портянках парчовых
по Иркутску ходил...
В старой рудничной чайной
городским хвастуном,
молодой и отчаянный,
я сижу за столом.
Пью на зависть любому,
и блестят сапоги.
Гармонисту слепому
я кричу: «Сыпани!»