чего не отдашь ради дружбы народов!

Но все это — лишние перечисленья...

Я лучше о том, как мы плыли по Лене,

79

вабыв о просушках, с мошкой на макушках,

на карбасе, названном гордо: «Микешкин».

Вокруг было только величье откосов —

ни признака д а ж е колхозов-совхозов,

и только олени по тундре алмазной

бродили еще неохваченной массой.

И вдруг из-за мыса возникла моторка,

чадя за версту,

как у черта махорка.

Грустя в одиночестве,

видно, глубоком,

моторка п р и ж а л а с ь к «Микешкину» боком.

И на б о р т — в и з и т н о ю карточкой скромной —

к нам рухнул таймень,

как акула, огромный.

Потом появился тайменедаритель—

нельзя себе д а ж е представить иебритей!

Его борода в первозданности дикой

набита была чешуей и брусникой.

К тому же внутри бородищи, конечно,

дробинка болталась на рыжем колечке.

Прошелся но карбасу гость и сначала

без слова нас всех изучал одичало.

И выпрямясь твердо,

почти что военно,

представился хрипло:

«Топограф... Валера...»

А малость обвыкнув, неловко помешкав,

спросил он:

. «Кто был этот самый Микешкин?»

И мы рассказали, что был это лоцман,

который считал разособенным лоском

вести карбаса по дороге старинной,

для шика глаза з а в я з а в мешковиной.

Купцы, как ельцы,

суетясь, увивались:

«Уважь, Петр Иваныч...Уж мы, Петр Иваныч...»

А он презирал их пузатое племя,

и бросил однажды три сотенных в Лену,

и крикнул купцу;

«Ежли прыгнешь и выловишь

60

но только з у б а м и — «*

твои они, Нилович!»

И плюхнулся в воду купчина, как студень,

и в нижнем белье всенародно был стыден.

Мильонщик,за эту позорную цену

он чавкал, глотая холодную Лену,

а нищий Микешкиннад жадиной в нижнем

смеялся, как будто мильонщик нал нищим.

И где-то в избеночке краснофонарной

штаны пропивал он, судьбе благодарный,

что жизнь свою шалую пьяницей прожил,

но Лену не пропил,

но совесть не продал.

'Жандармы ему обещали полтыщи,

но он отвечал:

«Не вожу политицких...*

«Да кто ты такой?» —

угрожали кутузкой,

'А он отвечал:

«Да я вроде бы русский...»

^Топограф Валера рассказом увлекся.

Понравился явно Валере тот лоцман.

Понравилось то, к а к он пил артистически.

Понравилось, что не возил «политицких».

И карту достав,

как решенное, просто у

Валера сказал нам:

«Дарю я вам остров».

И четко нанес без запинки малейшей

название острова:

«Карбас «Микешкин».

Молчали мы все и смущенно курили —

ведь нам островов ;

никогда не дарили,

3 Евг. Евтушенко

"8[

А ты, Петр Иваныч Микешкин,

подавно

такого вовек не предвидел подарка!

Хотел я Валеру спросить поподробней —

о ч е м? —ну хотя бы откуда он родом.

Но вспомнив рассказ и веселый и грустный,

он лишь усмехнулся: «Да вроде я русский...»

И вот от борта отпихнулась моторка,

чадя за версту,

как у черта махорка,

и где-то за мысом в туманах промозглы*

исчез человек, подаривший нам остров...

1967

АРИЯ ИНДИЙСКОГО ГОСТЯ

Называют Индией в Сибири

индивидуальные постройки.

Если колья вбили,

стены сбили —

супротив пурги хибары стойки.

Словно в валенке

сибирский помидор,

в людях — инливидуалинки з а д о р.

Прокален морозом в стенах каждый гвоздь.

Спой нам арию свою, индийский гость!

«Я из Индии, где минус пятьдесят,

где рубахи, словно айсберги, висят

у построенных из ящиков халуп...

Эту Индию ты, что ль, искал, Колумб?

А увидев,

испугался, з а д р о ж а л

82

и в Америку с испугу убежал.

Ну а мы с моим алмазником-дружком

вслед Колумбу-летуну тугим снежком.

Ты куда, пижон ботфористый,исчез?

Ведь а л м а з о в здесь, действительно, не счесть.

Мы немножечко чумазы,

но и сами мы алмазы,

лишь в оправу не по нраву что-то лезть.

Был вначале город Мирный

недостаточно квартирный,

а народ пошел настырный —

строил сам из горбылей

да из смерзшихся соплей.

Н а с начальники ругали,

но не ждали мы зимы.

Крышу длинными рублями,

словно толем,

крыли мы.

Под прикрытьем темной ночки

нас попробуй-ка Слови!—

волочили мы досочки,

как индийские слоны.

И под треск углей горящих,

под «буржуечный» мотив

з а ж и л и,

как магараджи,

дым тюрбаном накрутив.

Не беда, что д а ж е летом

холод вечной мерзлоты

жег в скворешнях-туалетах

наши голые зады.

В этой Индии мы жили

ну не то чтобы в раю,

но зато в нее вложили

душу русскую свою.

И, мозгами подраскинув,

здесь,

на дьявольской земле,

ты построила, Россия,

д а ж е Индию себе!

83

.Мне немножко грустновато

у обрыва на краю

Там, где скоро экскаватор

сроет Индию мою.

Я поеду в отпуск, в Гагры,

закачелюсь в синь-дыму.

Метрдотеля я за жабры

уважительно возьму.

Я скажу:

«Пс мне пугаться

роковой таблички: «Для

иностранных делегаций».

Д а л е к а моя земля.

Ты чего глаза таращишь?

Ставь коньяк и шоколад.

Я из Индии, товарищ.

Тоже вроде делегат».

Я скажу, что не ревную

к этим южным городам,

и в салфетке четвертную

музыкантам передам.

Под грузинские закуски,

прошампа пенный насквозь,

свою арию по-русски

я спою,

индийский ГОСТЬ.

И шарахнувшая люто

в зелень пальмовых ветвей

подпоет якутка-выога

мнеиз Индии моей...

1974

СОЛЕНЫП

ГАМАК

Е. Рейну

Как времени хитрый песок,

шуршит табачишко в кисете...

Ветшает вельбот из досок,

ветшают и люди и сети.

84

И слушают гомон детей,

по-старчески этому ралы,

ограды из ветхих сетей,

прозрачные эти ограды.

Они отловили свое,

но ловят еще по привычке

то дождичек, то лоскутье,

то выброшенные спички.

То

в них попадает звезда,

то лепет любви изначальный,

то чей-нибудь мат иногда,

то чей-нибудь вздох нсвзначайный.

Все ловят — и ветра порыв,

и песенку чью-то, и фразу —

и, пуговицу зацепив,

ее отдают, но не сразу.

И делает старый рыбак

(из крепеньких, смерть отложивших)

себе на утеху г а м а к

из старых сетей отслуживших.

И, пряча внутри свою боль,

обрывками сирыми узнан,

зубами он чувствует соль

на серых узлах заскорузлых.

Качайся, соленый гамак,

в размеренном шуме еловом.

Любой отловивший рыбак

становится тоже уловом.

Мы в старости, как

в полосе,

где мы за былое в

ответе,

где мы попадаемся

все

в свои же забытые

сети.

Ты был из горланов, гуляк.

Теперь не до драчки. Болячки.

Качайся, соленый гамак,

создай хоть подобие качки!

Но море не бьет о борта,

и небо предательски ясно.

88

Н а р о ш н а я качка не та —

уж слишком она безопасна.

И хочется шквалов и бурь —

на черта вся эта уютность!

Вернуть бы всю юную дурь!

Отдать бы всю лишнюю мудрость!

Но то, что несчастлив ты, — ложь.

Кто качек не знал — неудачник,

И как на тебя не похож

какой-нибудь дачник-! амачник.

Ты знал всех штормов тумаки,

ты шел, не сдаваясь циклонам.

Пусть пресные все гамаки

завидуют этим — соленым.

Есть в качках особенный смяк —

пусть д а ж е приносят несчастья.