художественной концепции современного эпоса. Выше говорилось, что

«Двенадцать» — трагедийный эпос. В какой-то степени это верно только в

соотношении со «Скифами». Трагедийная часть этого единого целого развита

преимущественно в «Двенадцати», более прямо обобщенная, эпически-

перспективная — в «Скифах». Конечно, в таком органически выявившемся

художественном расколе, раздроблении возможной единой художественной

концепции проявляется слабость, противоречивость Блока. Но ведь в этом же

проявляется и его сила: его стремление и умение дать в высокой

художественной форме обе существенно важные для него стороны современной

действительности, как он ее понимает, дать максимально честно порознь то, что

оказывается для него несводимым воедино.

Известная парадоксальность существует, конечно, и в том, что наиболее

обобщающая часть замысла получает воплощение в виде стихотворной «малой

формы», в то время как трагедийная часть становится как бы цепью лирических

фрагментов. Художественная честность Блока и тут не терпит никаких внешних

сводок, неорганических «синтезов». Впрочем, малая форма «Скифов» — вещь

особая: к области лирики она может быть отнесена только в смысле «… лирики

(оды XVIII века)»232, — но в новое время современные стихи типа оды едва ли

кто рискнет определять как лирику. Как бы то ни было, лиризм «Скифов»

совершенно особенный, и к «Двенадцати» в этом плане непосредственно

«Скифы» не примыкают. Они соотносятся с ними по своеобразной логике

общего художественного противоречия блоковского творчества этого периода,

примерно так же, как соотносятся, положим, образы-характеры Петрухи и

двенадцати. При этом и тут нет никакого дальнейшего внешнего, «глухого»

тождества: «… нас тьмы, и тьмы, и тьмы», от имени которых повествуется в

«Скифах», вовсе не групповой образ-характер типа двенадцати

красногвардейцев, но нечто несравненно более общее, широкое и

принципиально не индивидуализированное. По совокупности всего замысла, а

также и всего творчества Блока послереволюционных лет, в «Скифах»

поэтическое внимание сосредоточено не на личностных аспектах волнующих

Блока в эту пору проблем, а на аспектах общеисторических.

Но, само собой разумеется, такое выделение философско-исторических

граней в противоречивом единстве творчества Блока этой поры имеет

относительный характер. Разные стороны тут взаимосвязаны, хотя и весьма

противоречиво. Наиболее важно то обстоятельство, что во всех гранях

блоковского творчества присутствуют революционная эпоха и вышедший на

историческую арену человек массы. И то и другое рассматривается Блоком как

безусловная историческая необходимость, — только в таком общем контексте

получается верное представление о позиции Блока и его идеях. «Новые

варвары», или в художественном выражении — «скифы» (а этому выражению

поэт не придает иного значения, кроме художественно-образного),

представляют новую волну истории, новый ее поток. Появляется все это на

общем фоне резко отрицательного отношения Блока к «старому миру», который

острее всего выражен в современной Европе (тут надо вспомнить «Итальянские

стихи»), с ее империалистической бойней и общей деградацией человеческой

личности. Так толкуется все это в дневниковых записях января 1918 г., с

которыми безусловно связаны «Скифы»: «Если вы хоть “демократическим

миром” не смоете позор вашего военного патриотизма, если нашу революцию

погубите, вы уже не арийцы больше. И мы широко откроем ворота на Восток.

Мы на вас смотрели глазами арийцев, пока у вас было лицо. А на морду вашу

мы взглянем нашим косящим лукавым, быстрым взглядом: мы скинемся

азиатами, и на вас прольется Восток. —… Мы — варвары? Хорошо же. Мы и

232 Томашевский Б. В. Стих «Горя от ума». — В кн.: Стих и язык. М.-Л.,

1959, с. 156.

покажем вам, что такое варвары. И наш жестокий ответ, страшный ответ —

будет единственно достойным человека» (дневниковая запись от 11 января

1918 г., VII, 317). При всей противоречивости и спорности общей концепции

Блока ясно одно: в подтексте тут везде революционная Россия, противостоящая

буржуазной деградации Запада; само слово «варвары» как бы произносится

западным буржуазным человеком с его деградировавшей личностью

(«мордой»). Уже современники усматривали в общеисторической части

подобных мыслей Блока связь с идеями Пушкина: «… у нас было свое особое

предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили

монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и

оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская

цивилизация была спасена»233. Эта пушкинская мысль — одно из главных

слагаемых общей концепции «Скифов»:

Для вас — века, для нас — единый час.

Мы, как послушные холопы,

Держали щит меж двух враждебных рас

Монголов и Европы!

Характерное для поэта нового времени тут в том, что пушкинская мысль

воспринимается сквозь блоковские идеи русской революции как носительницы

новой культуры, противостоящей «старому миру» в более широком смысле, чем

просто и только капиталистическая Европа; понятно, что «старый мир» для

Блока — это и русский «буржуй», и процессы духовного распада в старых

культурных слоях России. В «мировом масштабе», по Блоку, Россия с ее

революцией никак не совпадает ни с цивилизованным одичанием

капиталистического Запада (против него в основном и направлены «Скифы»),

ни с «монголами», с их тоже старыми жизненными укладами. Ясно, что в

общей концепции Блока многое запутано и неверно; важно, однако, помнить,

что для поэта все это связано с русской революцией и новой личностью —

человеком массы.

Наиболее законченное развитие (с максимально возможной для Блока

ясностью) весь этот круг идей нашел в статье «Крушение гуманизма».

Знаменитый блоковский доклад о гибели старого гуманизма (1919) далек от

нашей темы и к тому же относится к несколько иному этапу эволюции Блока,

чем тот период, о котором у нас сейчас идет непосредственно речь; однако в

послереволюционном движении Блока есть и устойчивые, неизменные аспекты

некоторых общих концепций. Только в этом смысле и можно здесь ссылаться на

некоторые построения из «Крушения гуманизма». Блок говорит в «Крушении

гуманизма» об эпохах «культуры», т. е. высокого, расцветающего и потому

наиболее цельного типа жизни, и об эпохах «цивилизации», т. е. эпохах,

прикрывающих внешней благоустроенностью внутренний распад, омертвение и

233 Письмо А. С. Пушкина к П. Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 г.

(перевод). — Пушкин А. С. Полн. собр. соч., Л., АН СССР, 1949, т. 16, с. 392

(оригинал, с. 171).

нецельность. Современный буржуазный уклад жизни в Европе Блок

рассматривает как гибнущий, внутренне омертвленный, бездуховный.

Носителем новой культуры, нового типа жизни и там выступает революционная

Россия. «Если же мы будем говорить о приобщении человечества к культуре, то

неизвестно еще, кто кого будет приобщать с большим правом: цивилизованные

люди — варваров, или наоборот: так как цивилизованные люди изнемогли и

потеряли культурную цельность; в такие времена бессознательными

хранителями культуры оказываются более свежие варварские массы» (VI, 99). В

«Крушении гуманизма» наиболее широко и законченно выступают

общеисторические взгляды Блока; как видим, и здесь нет отрицания ни

гуманизма вообще, ни его воплощения — человеческой личности, ибо понятие

«культура» у Блока и есть наиболее широкая, многосторонняя концепция

гуманизма и личности. Отрицаются и здесь, в сущности, «старый мир» и