Идут века, шумит война,

Встает мятеж, горят деревни,

А ты все та ж, моя страна,

В красе заплаканной и древней. —

Доколе матери тужить?

Доколе коршуну кружить?

Естественным и закономерным поэтому представляется отношение Блока к

предстоящему революционному взрыву: он должен дать, с точки зрения поэта,

решение противоречий общих, социальных, исторических и вместе с тем —

внутренних противоречий личности.

ПРОБЛЕМЫ ЛИРИКИ И ЭПОСА В ТВОРЧЕСТВЕ

БЛОКА ЭПОХИ РЕВОЛЮЦИИ

Революционные события 1917 г. были для Блока меньшей неожиданностью,

чем для большинства его современников — буржуазных литераторов. Сам поэт

говорил об этом в начале событий так: «Все-таки мне нельзя отказать в

некоторой прозорливости и в том, что я чувствую современность. То, что

происходит, — происходит в духе моей тревоги» (письмо к матери от 15 апреля

1917 г., VIII, 484). Они его и не испугали: «Казалось бы, можно всего бояться,

но ничего страшного нет…» (VIII, 480). Прямая, непосредственная причина

этого — ненависть Блока к российской самодержавно-бюрократической

реакции и убежденность поэта в том, что именно реакция порождала всяческий

беспорядок в стране: «Оказывается теперь только, что насилие самодержавия

чувствовалось всюду, даже там, где нельзя было предполагать» (VIII, 481). Блок

находит, что именно революционная эпоха способна породить более

органичные для народа и отдельной личности жизненные порядки. А

существеннейшей, наиболее глубокой причиной внутреннего доверия поэта к

историческому смыслу происходящего представляется то, что «стихийная»

жизненная мощь народа для Блока — основа истории. По мере развертывания

событий Блок все больше убеждается, что для «народной стихии» февральско-

мартовские дни — только начало, а не конец революции; сутью большевизма

ему представляется выражение революционного гнева, революционного

недовольства народа: «Есть своя страшная правда и в том, что теперь носит

название “большевизма”» (письмо к Л. Д. Блок от 28 мая 1917 г., VIII, 496).

Этот органический для Блока ход внутреннего развития приводит его к

принятию Октября как закономерного этапа народной революции. «Помню

холодное зимнее утро, когда, придя к нему, услышал, что он “прочувствовал до

конца” и что все совершившееся надо “принять”»223, — вспоминает

современник.

В творческом плане принятие народной революции и стремление ее понять

означало для Блока, что внутренние противоречия человеческой личности

могут найти решение во вставшей на новые пути исторической жизни народа.

«Революция — это: я — не один, а мы. Реакция — одиночество, бездарность,

мять глину» — так записано в дневнике Блока от 1 марта (16 февраля) 1918 г.

(VII, 328). Таким образом, согласно Блоку, революция дает новую перспективу

для решения тех духовных коллизий, о которых говорит третий том лирики.

Открывались новые возможности для художественной реализации волновавших

Блока проблем. Выделенный из «лирического потока» субъект поэзии, для

которого Блок на протяжении всей своей поэтической эволюции после 1905 г.

искал исторических обоснований, мог приобрести эпически-народное звучание.

Мог измениться сам лирический субъект — стать в более открытой форме

223 Зоргенфрей В. А. А. А. Блок. — Записки мечтателей, 1922, № 6, с. 141.

«народным» героем, представителем социальных низов старого общества, что

опять-таки было предметом давних исканий Блока. Наконец, Блок мог и должен

был, обретя новую перспективную основу для изображения современной

личности, испытать свои силы в более монументальных жанрах поэзии — в

области поэмы (что, несомненно, было одной из важнейших творческих задач

дореволюционного Блока). Именно так и происходит в крупнейших

художественных произведениях Блока революционной эпохи — «Двенадцати»

и «Скифах».

И тут всплывает целый ряд общих творческих проблем, связанных с

лирикой Блока и с его эволюцией в качестве лирического поэта. Новые и

значительнейшие создания поэта следует причислять к эпическим,

монументальным родам поэтического творчества прежде всего с точки зрения

их содержательных, идейных качеств, а не только формы. С другой стороны,

лирика как жанр словно бы угасает в его послереволюционном творчестве;

Блок публикует в революционные годы в довольно большом количестве свои

прежние стихи, но новых произведений в том роде творчества, который создал

ему славу, не появляется. Получается как будто неожиданный художественный

поворот, соответствующий общественному повороту, тоже воспринимавшемуся

частью современников как неожиданный. На деле, конечно, все обстоит

значительно сложнее. Дореволюционная лирика Блока находится в

определенных соотношениях с его послереволюционным эпическим

творчеством, так же как эволюция Блока-поэта многое объясняет в

общественном поведении Блока-человека в эти годы.

Понятно стремление некоторой части врагов блоковского творчества

представить новые произведения неорганичными для Блока, не связанными с

его предшествующим движением, находить в них «вдруг революционное», —

такая их трактовка говорит не только о художественной недальновидности

критиков Блока, но и об их собственной общественной позиции. Однако и в

кругу «друзей» поэзии Блока, как современников, так и теперешних

исследователей, существовала и существует тенденция (основывающаяся,

главным образом, на одностороннем, преимущественно художественно-

стилевом изучении и восприятии блоковских произведений) не видеть

серьезных и глубоких изменений в мировоззрении и творчестве поэта. Сам

Блок усматривал и единство в своем пути и резкий перелом. Вспомним еще раз

дневниковую запись от 7 января 1919 г.: «Но какое освобождение и какая

полнота жизни (насколько доступна была она): вот — я — до 1917 года, путь

среди революций; верный путь» (VII, 355). Настаивая на том, что в основном,

главном направлении своего жизненного движения он шел именно «верным

путем» и «среди революций», то есть что он органически пришел к своему

послереволюционному творчеству, Блок, как поэт трагической темы, вместе с

тем видит и огромную новизну задач, вставших перед художником и просто

перед человеком в революционную эпоху. Перед лицом коренного

исторического перелома («Неужели Вы не знаете… что мир уже перестроился?

Что “старый мир” уже расплавился?» — VII, 336) даже огромный скачок,

пережитый Блоком, уже представляется ему недостаточным: человек,

выросший в условиях старого общества, не может не ощущать именно

трагических своих связей с прошлым: «Во мне не изменилось ничего (это моя

трагедия, как и Ваша), но только рядом с второстепенным проснулось главное»

(неотправленное письмо к З. Н. Гиппиус от 18 мая 1918 г., VII, 335). Для Блока

его собственная творческая судьба — тема большой трагедийной диалектики

истории. По Блоку, все в его творчестве было направлено именно в эту сторону,

в сторону огромного исторического слома; поэтому нет ничего неожиданного в

том, что «проснулось главное», — однако само это пробуждение главного есть

вместе с тем огромная внутренняя драма («это моя трагедия») несовершенства

человека старого мира перед лицом грандиозных исторических событий.

Было бы неверно недооценивать значение возникающих здесь проблем. В

свете событий, круто повернувших жизнь народа. Блок пытается применить к

самому себе как человеку и художнику тот своеобразный перспективный

историзм, которого он искал на протяжении всего своего творческого пути. Это

обязывает и нас, сегодняшних его читателей, отнестись в достаточной степени