- Фёдор Моршаков благородно согласился вывести тебя с каторги. – с нажимом сказала Трубецкая мужу так, чтобы другие не смели претендовать на спасение.
- Вы, князь Трубецкой, нужнее в Петербурге, - слабым голосом раненого простодушно подтвердил Моршаков. – Под вашим именем диктатора восстания, как под флагом, объединятся разрозненные силы движения. Вспыхнет революция, зажжёт Россию и освободит других каторжан. В спасении Трубецкого, спасение всех, господа.
Оболенский, новый диктатор восстания, выбранный вместо Трубецкого, о чём Моршаков не знал, иронически улыбнулся. Его самолюбие нового лидера, великодушно вместе с товарищами простившего Трубецкого, было грубо задето. Ещё не ясно, каким образом, но отчего именно Трубецкой должен спастись, почему вокруг предателя будет собираться новая революция. Потому лишь. Что Моршакова привезла жена Трубецкого, а не его, Оболенского?
- Как вы предполагаете побег? – спросил Оболенский.
- Во время утренней переклички я назовусь именем Трубецкого, - начал объяснять Моршаков с горячностью человека, решившего отдать жизнь за идею. – сейчас зима, пурга. Перекличка проходит на рассвете, лиц практически не видно. То же самое вечером после работы в рудниках. В бараке постоянно тоже наполовину темно. При свете лучины мало, что разглядишь. Прячась за спины товарищей, я довольно долго смогу скрывать отсутствие Трубецкого. Я всё равно ранен, и бежать пока не могу. Когда я окрепну и появятся сомнения у начальства, тот ли я Трубецкой, за которого себя выдаю, убегу с каторги и я. Я приговорён к расстрелу. Терять мне нечего.
- Но кого Трубецкой найдёт в Петербурге? Опираясь на кого, станет готовить новую революцию? На следствии, чтобы спастись все выдавали друг друга. , - Оболенский выразительно посмотрел на Трубецкого. – все участники выступления на каторге. Сообщников не только не осталось, но понесли наказание даже сочувствующие, ошибочно или по злому умыслу оговорённые.
- А Пушкин? А Чаадаев? Пушкин был в деревне, Чаадаев – В Англии. Будучи революционерам, они остались на свободе, отсутствуя на Сенатской площади 14 декабря.
Декабристы захохотали.
- Никита Муравьёв, автор нашей Конституции, тоже прятался в деревне 14 декабря, - съязвил Оболенский. – а где был диктатор Трубецкой. Вообще история умалчивает. Если бы на площадь пришли руководители, если б мы не бегали по четыре часа по городу в поисках диктатора Трубецкого, а захватили Зимний, Петропавловку, арестовали царскую семью, силы были, выступление не закончилось бы столь плачевно. Были бы сохранены жизни пятерых посвящённых, и мы тут собравшиеся, руководили бы новой Россией, а не умирали бы медленной смертью от туберкулёза на каторге. – Оболенский закашлялся.
Товарищи смотрели на Трубецкого. Несмотря на тусклый свет лучины, видно было, что он залился краской стыда. Давно ему не напоминали о содеянном, но боль предательства он нёс в сердце всю жизнь.
- Но Пушкин – великий русский поэт, Чаадаев – философ…- пытался продолжить Моршаков.
- Трепачи, - проворчал Якубович. – Поэты и философы – болтуны. Он не способны к действию.
- Но как же?! – в волнении приподнялся Моршаков.- Пушкин Чаадаеву:
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвяти
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдёт она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена…
- Вы крестьянин? – перебил Моршакова князь Оболенский.
- Да конечно, - смутился несмываемым оскорблением Моршаков.
- да вы довольно образованны для крестьянина. Не всякий крепостной стихи знает, - опять съязвил князь Оболенский.
- Покойный барин любил читать. Я запомнил, - бросил шпильку в ответ Моршаков.
- А кто был ваш барин?
- офицер Сухинов Иван Иванович, сам тоже из крестьян, получил дворянство за храбрость в войне 1812 года. Он меня и купил.
- где же он сейчас?
- Сухинов Иван Иванович, если вы не знаете господа, офицер бунтовавшего в вашу поддержку Черниговского полка, сосланный вместе со своими солдатами на каторгу в Горный Зерентуй. Два дня назад Иван Иванович вместе со мной и другими товарищами был расстрелян за попытку восстания. Мне удалось спастись, а Иван Иванович мёртв, - на глаза Моршакова навернулись слёзы.- Офицер Сухинов не хотел жить в неволе, господа…
Замолчав, декабристы приподнялись. Трещала лучина, бросая косой неяркий свет на их суровые спрятанные за щетину лица.
* * *
На следующее утро, когда запорошенные пургой ряды каторжан стояли на утренней поверке, и жандармский унтер, проводя перекличку, назвал фамилию Трубецкого, вместо него откликнулся из второго ряда другой человек, тоже высокого роста, и тоже с худым лицом под бородой и усами. Откликнулся человек негромко, слабея от ран.
В тот же день ближе к вечеру, охрана выпустила из лагеря сани княгини Трубецкой. Оставаясь с мужем навечно на каторге, она отослала в Петербург дорогую карету с кучером Лаврушкой в лихо заломленной набекрень ушанке. Особой горечи расставания с барыней о не чувствовал. На облучке качался вместительный сундук, по-видимому, с ненужными в Сибири для барыни французскими нарядами. Задыхаясь в сундуке, спрятанный Трубецкой вспомнил последние горячие слёзы и объятия Катишь. Увидятся ли они вновь? Под тулупом Трубецкой хранил найденный в кладе золотой кинжал.
* * *
Не велико дело заблудиться в Сибири. Бескрайние сосновые, еловые, пихтовые леса с густым непролазным подлеском составляли гигантские просторы, называемые тайгой, они протягивались на тысячи вёрст. Направо, налево, вглубь, прерываясь лишь изредка пустынными степями с девственной некошеной никогда дикой травой летом и сугробами в полчеловеческого роста зимой и горными обрывистыми запутанными кряжами, останавливаясь на берегах холодный морей т океанов, населяли их необузданные хищники от медведей до волков и их жертвы. Составляющие этого первозданного хаоса в течении многих тысяч лет настолько приспособились друг к другу, что их неуправляемость и аналогичность уже стали своеобразным порядком, казавшимся неизменным. Человек развивался быстрее. Порождённый значительно позже всего остального природного, он стремительно становился от тёмного, неподдающегося узрению начала к ещё более неведомому, безразличному для вселенной, но эмоционально печального для него самого концу. Тайга, страшная однообразная бессердечная зимняя сибирская тайга, уставленная стволами высоченных деревьев, колючим кустарником, заваленная высохшей свалявшейся в крутые охапки травой, засыпанная многократно выпавшим тугим снегом, косой саженью улегшимся поверх старого смерзшегося наста, погруженная в беспросветную мглу тёмный ночей январского месяца в ожидании сильнейших в России рождественских и крещенских морозов представляла ужасную непобедимую силу. Два одиноких путника, барин – Трубецкой и слуга – Лаврушка, их сани, последнее транспортное достижение цивилизации, коренной, восьмилетний гнедой жеребец и юные двухлетки, две пристяжные в белых яблоках кобылы, создания древнейшее человека, сей симбиоз из шести компонентов пытался противостоять зимнее ночи морозной сибирской тайги. Человек хотел достичь придуманной им цели, внести в смысл хаос, хаос был только безразличен, он не противостоял. Для человека безразличие страшнее противостояния.
Достаточно выждав , чтобы оказаться далеко от тюремного частокола, Трубецкой громко постучал по крышке сундука. Лаврушка услышал стук не сразу, мешала выпитая на посошок водка и песни, которые, закатив глаза, с самоотдачей всего существа горланил он из всех сил. Простые русские люди любят выпить спиртного. Но если какие-нибудь африканцы или азиаты после гораздо меньшей дозы падают замертво или спят нездоровым сном, пока не протрезвеют, то русские мужики и бабы в пьяном виде норовят поозоровать, попроказить, поорать протяжные нескончаемые песни, полные неизбывной тоски по совершенному человеку и счастливой жизни, которые никак не возможны в России. Услышав. Наконец, стук барина, Лаврушка тпрукнул, остановил лошадей. Соскочив с козел, Лаврушка отпер замок сундука. Трубецкой тут же выбрался на свободу.