— Нет, не только это, — возразил Саврасов. — Тайна происхождения — вот что в основном помешало Гюнтеру Шмидту правильно понять свое место в мире.

О тайне своего происхождения, о полупризрачных предшествующих существованиях подробно рассказал сам Гюнтер Шмидт.

В зале царила тишина. Не было сомнений, что и миллионы телезрителей слушали пришельца, затаив дыхание.

Гюнтер признался, что в качестве Бога он был словно в дурмане, в каком-то мальчишеском упоении жизнью и властью над вещественным миром. Дурман постепенно рассеивался под влиянием земного мира.

— Пелена окончательно упала с моих глаз, когда восстановилась связь, когда увидел божественную трансценденцию, — с усмешкой продолжал Гюнтер Шмидт. — Не разочарование, а скорее облегчение почувствовал я, когда понял, что божественная потусторонность, откуда я пришел, оказалась самым естественным, посюсторонним миром, отстоящим за тысячи светолет, миром, где живут разумные существа, более великие и могучие, чем выдуманные в древности мистические боги.

— Это будущее и нашей Земли, — сказал гость и, подумав немного, с грустью добавил: — Нет, это ваша Земля через сотни лет. Сам же я скоро, очень скоро, здесь же попрощаюсь с вами и предстану в далеком мире. Память моя — родовая и приобретенная в жизни, сам я как человек, будут лучшей информацией о Земле и земной цивилизации. Ведь я рос и учился здесь, немало повидал и в качестве мессии, и в качестве человека.

Тут же, в Дискуссионном зале, состоялась церемония проводов пришельца. Вернее, здесь она только началась, а закончилась по мгновенно исполнившемуся желанию гостя в другом месте и весьма необычно.

Гюнтер Шмидт попрощался с присутствующими в зале и пожал руки ученым из президиума. Затем повернулся лицом к объективу главной телекамеры, передававшей изображение всему миру, и сказал:

— У некоторых телезрителей, особенно верующих, могут возникнуть подозрения: не стоит ли сейчас перед ними подставное лицо? Чтобы не было и тени сомнения, еще раз покажу свою богоподобную способность повелевать силами природы. Сначала путем хроноинверсии перемещу себя, кроме памяти, на некоторое время назад.

Гюнтер Шмидт поднял руки, как это не раз делал перед совершением чудес в бытность свою Иисусом, и сразу же, будто в сказке, преобразился. Перед телекамерой стоял не гладко выбритый, в сером костюме человек, а прежний Иисус Христос, словно сошедший со страниц Евангелия мессия — с рыжеватой бородкой, в длиннополом синем хитоне. Уголки губ печально опустились вниз. Чувствовалось, что Гюнтеру Шмидту бесконечно жаль расставаться с планетой, ставшей для него родной.

Уход с Земли гость обставил очень эффектно и красиво. Может быть, в нем заговорили остатки прежней “божественной” детскости?

— Покидаю вас так же в облике бога, как и появился впервые на мировой арене, — сказал гость и со смущенной улыбкой, как бы оправдывая себя, добавил: — Это послужит еще одним доказательством, что я не подставное лицо.

Распахнув полы хитона, он медленно поднял обе руки. Раздался странный звук, похожий на звон лопнувшей струны. Место прощания вмиг перенеслось на тысячи километров. Участники церемонии, все семьсот человек, очутились на живописнейшем берегу океана. Но какой это был океан? Какой уголок земного шара дохнул морской свежестью и ароматом субтропических цветов? Лишь впоследствии по характеру растительности и очертаниям гор ученым удалось установить, что пространство сместилось тогда на восточный берег острова Таити.

Журналисты, не растерявшиеся от сказочной перемены обстановки, взбирались на прибрежные камни, утопавшие в воде, и фотографировали пришельца, который стоял на небольшом песчаном мысе и смотрел в сторону океана.

На берегу — ни одного строения, ничего, что указывало бы на признаки цивилизации. Лишь над песчаным мысом висел в воздухе телепередатчик, будто перенесенный из Дискуссионного зала. Люди всей планеты могли видеть на экранах, как пришелец повернулся лицом к берегу и с улыбкой, затуманенной грустью, пожимал руки стоявшим вблизи ученым и журналистам. Остальным он помахал на прощание рукой и… ступил на водную гладь.

Было на редкость тихое утро. Даже не утро, а медленно рассеивающиеся серые сумерки. Солнце еще не вставало, лишь из-за края горизонта, ощупывая небосвод, протягивало свои бледные розовые перья. Туда, в занимающуюся зарю, и направился гость. Шел по воде легко и свободно, как по глянцевито мокрому асфальту. Метрах в двадцати от берега обернулся и махнул на прощание рукой. Затем снова зашагал в океанский простор, в разгорающийся полукруг зари.

Удаляющаяся фигура все уменьшалась, а заря все более разбухала и наливалась светом. Пришелец шагал туда, как в распахивающиеся солнечные ворота. Вскоре собравшиеся на берегу видели только вертикальную черточку. Им показалось, что пришелец еще раз обернулся и помахал рукой. Но вот черточка сократилась до точки и вдруг исчезла, растаяла в накаляющемся сиянии. Может быть, гость, превратившись в сгусток излучений, совершил инверсионный скачок в космическом пространстве и находился уже вблизи своей планеты…

Ван Мейлен вздохнул и произнес:

— А все-таки у нас был Иисус Христос. Люди не поняли…

Саврасов хотел возразить, но в это время послышался звон лопнувшей струны. И все встало на свое прежнее место — Дискуссионный зал, чинно сидящие в нем люди и на сцене длинный стол с президиумом. Не было лишь пришельца.

— Конечно, не Иисус Христос и не Бог, — улыбнувшись, шепотом возразил Саврасов рядом сидящему Ван Мейлену.

Потом встал и обратился ко всем:

— Перед нами только что был представитель далекого разума, вестник сказочно могучей и прекрасной цивилизации. И не его вина, что, став обычным человеком, объявился в облике Иисуса Христа. Его скитания по Земле в роли Бога, пожалуй, так же невольно символичны, как преднамеренно символичен уход в рассеивающиеся сумерки рассвета.

Не только Саврасову, но и всем участникам проводов, всем очевидцам последняя сцена казалась исполненной какого-то смысла. Покидал нашу планету все-таки не просто пришелец, а земной человек, не утративший своего несколько наивного пристрастия к театральности и аллегоричности. Своим уходом в светло-серый, еще неясный полукруг зари гость, видимо, хотел сказать, что нынешнее человечество с его наукой и культурой — всего лишь предрассветные сумерки, первое пришествие мыслящего духа на планету. И что впереди — его второе пришествие, когда разум человеческий с радостным удивлением встретит свое истинное утро, свое восходящее солнце.