Матье ничего не понимает. А как же данные ему обещания? Если он сошлется на Национальную безопасность, легавые будут, вероятно, удовлетворены и оставят его в покос, закрыв дело. Но тогда всем станет известно, что он осведомитель. Если же он не сошлется на Безопасность, ему пришьют еще и это дело и переведут его в Нормандию. Чтобы выиграть время, Матье бросает:

— Я буду говорить только в присутствии своего адвоката.

— Что ты сказал? — хмурит брови полицейский-мастодонт.

— Я сказал, что буду говорить только в присутствии своего адвоката.

— Тебе что, нездоровится сегодня?

— Я вполне здоров, но говорить отказываюсь.

— По-моему, ты давно не нюхал этого, — гремит крепыш, занося свой кулак.

Робийяр делает шаг назад.

— Или ты все скажешь, гад, или я сейчас измордую тебя.

Робийяр бледнеет от оскорбления. Он с яростью опрокидывает стол, на котором полицейские установили пишущую машинку. Подняв рукою стул, он угрожает:

— Давай, жирный, давай, только попробуй, и мы посмотрим, давай…

В дверях появляется охранник. Матье продолжает вопить:

— Ты сам гад, легавый гад…

Охранник уводит Робийяра в камеру.

Когда Пуаре рассказывает мне об этой сцене, его глаза наливаются кровью. Я не могу удержаться от смеха:

— Значит, он назвал тебя легавым гадом?

— Да. Если бы я не был на службе, я бы так разукрасил твоего Матье, что его не узнала бы родная мать. Ему повезло. что его увел охранник, можешь мне поверить!

После обеда Робийяра вызывает к себе начальник тюрьмы.

— Робийяр, ты отправишься на две недели в карцер, — объявляет он.

Наказание кажется Матье чрезмерным, когда он берет под мышку свое одеяло и следует за охранником. Сокамерники провожают его сочувствующими взглядами, единодушно одобрив его мятеж.

Выйдя из карцера, Матье попадает в новую камеру, находящуюся по соседству с камерой Кайо. Оба заключенных перестукиваются по батарее центрального отопления. Это, конечно, нетелефонные разговоры, но лучше, чем ничего: между ними завязывается дружба. Они говорят обо всем, кроме Бюиссона. Матье терпеливо ждет, когда Франсис сам заговорит на эту тему, но он знает, что уже завоевал доверие своего соседа.

Прошло еще двадцать дней. Заместитель директора тюрьмы информирует меня о поведении Робийяра, который в последние дни демонстрирует агрессивность в отношении охранников, терроризирует других заключенных и угрожает голодовкой, если в ближайшее время ему не будет вынесен окончательный приговор. Единственный человек, который в силах повлиять на него, — это его сосед Франсис Кайо. Поэтому заместитель диретора и вызывает его к себе:

— Кайо, насколько мне известно, вы неплохо ладите с Робийяром?

— Да, но…

— Как вы думаете, может быть, он станет немного спокойнее, если я переведу его в вашу камеру?

— Не знаю, господин директор.

— Что ж, попробуем, Кайо.

— Хорошо, господин директор.

На следующий день Робийяра переводят в камеру Кайо.

40

Неожиданно обнаруживается новый след.

В дверь моего кабинета стучат, и на пороге появляется мой коллега Соль из первой мобильной бригады. Он просит у меня разрешение на допрос Анри Болека. Мы идем с ним в пивную напротив, и там я узнаю, что комиссар Дени, шеф Соля, уже несколько раз допрашивал Болека.

— Ты понимаешь, — объясняет мне Соль, — бретонец обожает жену и не может без нее жить. Мы позволили ей навещать его. Это очень трогательно. Мы пообещали ему, что, если он нам скажет, где скрывается Бюиссон, он сможет пригласить жену в камеру…

Комиссар Дени — профессионал высшего класса и очень опасный конкурент. Когда я сообщил о своем разговоре с Солем Толстому, тот воскликнул:

— Мы должны опередить их. Необходимо немедленно извлечь Болека из тюрьмы и устроить ему любовное свидание с женой.

Я с удивлением спрашиваю:

— Устроить свидание, патрон? Прямо в кабинете?

— Где угодно, Борниш. Это не мое дело.

Разумеется, это не его дело, и он ничем не рискует. Я размышляю. Отвезти Болека в отель опасно: он может удрать. А почему бы не отвезти его в Кламар, к нему домой? Я приму все необходимые меры. Боже! Чем мне только не приходится заниматься!

Когда на следующий день я прошу у судебного следователя разрешение на выдачу мне Болека, его глаза загораются:

— Вы просто все помешались на этом Болеке!

И вот я отправляюсь в Кламар в обществе Пуаре и Мориса Урса.

Семья Болека живет в двухэтажном особняке на аллее Матре. Миррей, высокая бретонка двадцати восьми лет, светловолосая и зеленоглазая, разражается рыданиями при виде мужа, запястье которого связано наручниками с запястьем Пуаре.

Чтобы дать им возможность побыть вдвоем, мы использовали в качестве предлога обыск в доме Болека.

Я бегло осматриваю дом: окна спальни, расположенной на втором этаже, находятся на слишком близком расстоянии от металлической крыши ангара, поэтому спальня не годится для любовного свидания. Я выбираю соседнюю комнату, хотя в ней и нет кровати.

— Отстегни его, — говорю я Пуаре.

Он звенит связкой ключей, и наконец браслет отстегивается.

— Я даю вам пятнадцать минут, — объявляю я Болеку, — и без глупостей: мы держим окно под наблюдением.

Два часа спустя мы возвращаем Болека в тюрьму. Я ни о чем не спрашиваю его, но в тот момент, когда я собираюсь уходить, он отводит меня в сторону.

— Спасибо, инспектор, — благодарит он. — А теперь слушайте меня: Бюиссон укрывается у мадам Руссо по адресу: набережная Луи Бретона, номер сто шестьдесят восемь. Тридцатого марта я сам отвез его туда. Будьте осторожны, он способен подорвать вас гранатой вместе с собой.

Во второй половине дня мы с Толстым отправляемся на набережную Луи Бретона.

— Мне надо было надеть рабочую спецовку, — говорю я Толстому.

Толстый заметно нервничает. Мы расходимся с ним в разные стороны, обходя здание, чтобы затем обменяться впечатлениями. Лично я ничего подозрительного не замечаю, Толстый тоже ничего не обнаруживает. Я захожу в подъезд, чтобы навести справки у консьержки. Толстый ждет меня на тротуаре. Увидев мою полицейскую бляху, консьержка сообщает, что она знает мадам Руссо и ее жильца, господина Люсьена, очень симпатичного человека невысокого роста, с большими черными глазами, всегда изысканно одетого. Он носит шляпу с загнутыми полями и часто выходит с черным портфелем в руках.

— Он нотариус, — шепчет она. — Иногда он уезжает по делам в провинцию. Позавчера он съехал с квартиры, а вскоре после его ухода сюда наведывалась полиция.

— Полиция?

Поднимаясь в лифте, я думаю о том, что Болек еще раньше передал сведения моим конкурентам за обещание свести его с женой.

Я звоню в дверь мадам Руссо. Мне открывает маленькая женщина с седыми волосами. Она сообщает, что последние две недели у нее был жилец, господин Люсьен, пришедший по объявлению. Она узнала о том, кем на самом деле был ее жилец, только вчера, когда пришли полицейские из первой мобильной бригады и обнаружили на шкафу гранату.

Господин Люсьен ушел накануне, без предупреждения, оставив в конверте деньги за проживание.

Разочарованный и довольный, я выхожу на улицу: Бюиссон вновь улетучился, но и наши конкуренты тоже остались с носом. Теперь я рассчитываю только на Матье.

Но об этом никто, кроме меня, не знает.

41

— Куда же он мог запропаститься?

Сидя в «ситроене» Монтиюра, нового шофера группы, Толстый ерзает на сиденье от нетерпения. Девять часов вечера. Уже два часа мы поджидаем выхода из тюрьмы Робийяра, о чем нас предупредил судебный следователь. Многие заключенные уже вышли из тюрьмы, направляясь либо к ожидающим их родственникам, либо в кафе напротив, но Робийяра среди них не было.