— Не расставайтесь с надеждой, маэстро, — отвечал ему молодой человек, одетый в белые брюки и майку, сдавая карабинеру свой мобильник. — Сейчас, как войдем, я вам кое-что покажу.

Они отделились от остальной группы и направились в левый предел собора. Мне было интересно, и я поспешил за ними. Мы остановились у большой картины. И молодой человек, видимо, бывавший здесь не раз, рассказал:

— На картине вы видите, как папа Григорий Великий причащает верующих в церкви Болсена. Это небольшой город на берегу озера, недалеко от Рима. Причащает хлебом и вином. Вот из этой чаши, что у него в руках. А хлеб лежит на полотне. Но один из прихожан никак не верил, что это кровь и тело Господне. Тогда неожиданно на полотне, где лежали просвиры, проступила кровь. И прихожанин поверил.

— Ну, это совсем из другой оперы, — человек в черном разочарованно развел руками, — и такая вера не для меня.

— А вы не забывайте, что в паре километров отсюда, на площади Кампо дей Фьори, когда-то сожгли Джордано Бруно. А теперь там продают цветы и camerieri в белых до пят фартуках подают лучший в Риме капуччино, — ответил молодой человек, — так что, как сказал поэт, не расставайтесь с надеждой, маэстро, не убирайте ладони со лба.

Рассказы школьного друга

Эти рассказы я слышал от старого школьного друга, ныне известного историка средних веков. Еще в седьмом классе я приходил к нему домой, и мы проводили время за шахматами и в бесконечных спорах. О чем спорили — не помню. Гриша Гордон (назову его так) жил на углу Моховой и Воздвиженки, в доме, где была приемная Калинина.

Клубника со сливками

В ту пору, зимой сорок третьего года, отец Гриши был крупным партийным боссом. Заведовал отделом то ли в Куйбышевском райкоме, то ли в МК партии. Гриша рассказывал, что отец работал в ЦК партии с 1926 года. За год до убийства Кирова его взяли в секретариат Сталина, и он работал там вместе с Поскребышевым, Товстухой, Канером… Так продолжалось до осени тридцать седьмого года, когда отец ушел сначала в МК, а потом в райком. «Думаю, — сказал Гриша, — что уже тогда Сталин стал очищать свой аппарат от инородцев, всяких там латышских стрелков».

В МК отец общался с Щербаковым, секретарем МК и ЦК партии. Круглый год Щербаковы жили в Огарево, просторном имении под Москвой. Там было все, что положено: высокий забор, за которым стеной стояли серебристые кремлевские ели, ворота с охраной и вдоль забора — загнутые фонарные столбы. Иногда Щербаковы переезжали на московскую квартиру, в известный дом на улице Грановского.

Квартира, где жил Гриша, была не похожа на все, что я видел до той поры. Я приходил к нему из родной кишевшей клопами коммуналки. У Гриши была своя комната: книги вдоль стен, натертый до блеска скользкий паркет, белые двери, выкрашенные масляной краской, а на окнах — такие же белоснежные кудрявые шторы.

Недавно, вспоминая наше школьное детство, я спросил Гришу, когда же он понял или догадался, что у нас все неблагополучно, как в Датском королевстве.

— А вот тогда, в седьмом классе и понял. Сколько нам было тогда? Тринадцать? Гамлет был старше. Но если честно, то, конечно, не понял, а как ты говоришь, догадался…

Было это в самом конце сорок второго. Шла война. Москва голодала. Представляешь, в Сталинграде еще держал оборону дом Павлова. Рядом с ним уцелевшие каменные девочки плясали у фонтана среди пустых коробок зданий. В Ленинграде вдоль Мойки мимо дома Пушкина везли на санях умерших от голода детей. А в Ленинградской кинохронике показали женщину, убитую на Невском снарядом. Тело лежало в залитом кровью снегу…

И вот в это самое время Вера Константиновна, жена Щербакова, пригласила меня с мамой к обеду в дом на улице Грановского.

— Ну и что? Вкусно кормили?

— Да не в этом дело. Помню большую столовую, стол под белой скатертью и горничную в наколке и белом фартуке. И еще почему-то запомнились кресла, с которых не сняли чехлы. Наверное, семья из Огарева только-только приехала, и прислуга не успела прибрать квартиру. Чем кормили — не помню. А вот десерт запомнил на всю жизнь. На десерт подали свежую клубнику со взбитыми сливками.

— И тебе показалось, что это кровь на снегу?

— Не думаю. Я ел с большим аппетитом. Просто до этого не знал, что клубнику едят в декабре.

— И вот тогда ты понял?

— Да, вот тогда и понял. А может, только догадался. Точно сказать не могу. Давно это было.

Ромео и Джульетта

Как-то Гриша спросил меня, кто из великих писателей лучше всех написал про любовь. Я растерялся:

— Ну, не знаю… Все писали про любовь… Толстой в «Анне Карениной», Куприн в «Гранатовом браслете»…

— Но Шекспира не превзошел никто, — сказал Гриша. После «Ромео и Джульетты» понимаешь, что человека можно сгноить в тюрьме, живым закопать в землю, но любовь убить нельзя. Даже при социализме… Помню один случай. К отцу домой приходило много выдающихся людей. Одно время он дружил с Прокофьевым…

— С Сергеем Сергеевичем, автором балета «Ромео и Джульетта»?

— Да нет. С Юрой Прокофьевым, военным летчиком, полковником. Сейчас его редко вспоминают, а между тем Прокофьев, Биренбаум и Годунов были первыми покорителями стратосферы, поднялись на воздушном шаре на высоту восемнадцать километров. Женат Прокофьев был на Фире Арнштам, прелестной остроумной женщине.

Она была душой всех компаний, собиравшихся у нас дома. Гостей смешила до упаду. Красивую Фиру можно было принять за актрису. Между тем она была инженером и руководила крупным строительством. Однажды рабочие со стройки пришли к ней с жалобой на инженера. Инженер был француз, окончивший в Париже Сорбонну и политехнический. Только что приехал по контракту в Москву. А тут цемент на стройку вовремя не завезли. И тогда взволнованный француз на ломаном языке матерно обругал рабочих. «Эсфирь Борисовна, — сказали рабочие, — не царское нынче время, чтобы буржуй материл рабочий класс». Фира позвонила инженеру. Выяснилось, что француз учился русскому языку как раз на стройке и других слов не знал.

Или вот еще. У Прокофьевых была дочка Инна, учившаяся в одном классе со Светланой Сталиной. Светлана часто приглашала Инну на дачу в Зубалово. Фира рассказала про такой случай. Как-то за обедом Сталин налил девочкам вина. Инна сказала, что пионеры вина не пьют. «А вы пока пьете, снимите пионерские галстуки», — предложил Сталин и заставил девочек выпить.

Прокофьевы крепко любили друг друга. В гостях они сидели рядом. Фира рассказывала, гости громко смеялись, а Юра молча смотрел на жену, прижимаясь к ней локтем. В это время я носился по квартире с Юриным браунингом. Приходя, Юра вынимал его из кобуры, извлекал патроны и давал мне поиграть.

В конце тридцать седьмого двух братьев Фиры арестовали и расстреляли. Фира ушла с работы. Прокофьев начал хлопотать, ходить по начальству, написал письмо Сталину. Отец успокаивал его как мог. Очень скоро полковнику объяснили, что с женой он обязан развестись. С тех пор Юра перестал спать. Фире он ничего не говорил, но она обо всем знала. Однажды ночью, когда он курил на балконе, раздался выстрел. Юра бросился в спальню. Фира лежала на ковре в луже крови. Рядом валялся его браунинг. Дочери в доме не было, она ночевала у подруги. Когда рано утром Инна вернулась, она встретила женщину, убиравшую их квартиру. Это было кстати. Они вместе вошли в спальню и увидели родителей, лежавших рядом на потемневшем от крови ковре. Правой рукой отец сжимал браунинг. Семья из соседней квартиры слышала два выстрела — один ночью, а другой на рассвете. Звонить к соседям они не решились и все утро проспали. Была экспертиза. Она и установила, как все случилось в ту ночь.

Через пару дней газеты напечатали сообщение о скоропостижной смерти знаменитого покорителя стратосферы летчика-орденоносца Юрия Прокофьева. Об Эсфири Борисовне Арнштам в сообщении не упоминалось.