— Гнезда обошел. Опять много птенцов из-за дождя погибло.
Мы прошли в дом. Юра разложил на столе таблицы и стал наносить пометки.
— В этих таблицах,— пояснял он,— судьба всех воробьиных нашего острова. Когда прилетели, где расположены гнезда, когда птенцы вывелись, кто погиб от шторма, кто после дождя...
Я просматривала тетради, лежащие на столе, заполненные бисерным почерком, разрисованные схемами, графиками, диаграммами,— и невежественное сомнение зародилось во мне: для чего весь этот ворох мелких и мельчайших фактов? Видит ли орнитолог за ними большую цель, возможное открытие?
Юра, уловив в моих глазах вопрос, усмехнулся в рыжую с проседью бородку и тихо сказал:
— Факты — это все. Я, например, задался целью узнать пол птицы, не вскрывая ее. По размеру киля, предплечья и другим данным — сейчас разрабатываю эту методику...
Потом Юра говорил о том, что на стыке орнитологии с другими областями знаний — медициной, этологией, сельским хозяйством, авиацией —рождаются сегодня интересные и практически ценные рекомендации, что, он уверен, нет ненужной работы, если делать ее хорошо, и что «все эти мелочи» (при этих словах Юра потряс стопкой тетрадей) непременно понадобятся, когда мы всерьез будем вынуждены поддерживать здоровье планеты. «Природу надо знать, чтобы она была и сегодня и завтра, — заключил Юра и улыбнулся. — А теперь пойду кольцевать горного конька. Как раз полночь».
Мы спустились по тропинке к Ключевой бухте. Было непривычно тихо.
Я огляделась: нигде — ни в небе, ни в море не было видно птиц. Свет дня и тишину ночи вобрала в себя эта островная белая ночь...
На береговых камнях сидели студентки и Саша; по их приглушенному, невеселому разговору я поняла, что новая ловушка не сработала и упрямые тупики по-прежнему не ловятся...
Юра шел вдоль берега, шел уверенно — он точно знал, где находится нужное ему гнездо. В нем, по словам Юры, птенцы уже подросли, и их можно кольцевать, и делать это удобнее ночью, когда родителей нет в гнезде — меньше будет шума. Около камня, покрытого желто-зеленой подушкой родиолы, Юра остановился, поставил на попа пластмассовый ящик, разместил в нем весы, зажег спиртовку, положил инструменты, коробочку с цветными пластмассовыми метками. Тихонько раздвинул траву около камня, достал птенца. Спеленал его бинтом, положил на весы, потом размотал бинт, быстренько промерил штангенциркулем крохотное тельце, зажал горячим пинцетом цветную полосочку на лапке и осторожно опустил в гнездо. А когда закончил кольцевать всех птенцов, сказал: «Ну, братцы, растите и прилетайте».
День третий «Действительно необитаемый остров»
Сегодня мы плывем на Малый Айнов. В пути Юра рассказывал, что сегодня ему приснилось, будто штангенциркуль... умирает. «Я ему делаю искусственное дыхание, а он глаз не открывает. Проснулся в холодном поту». Мы посмеялись, а Иветта Павловна заметила:
— По суткам работаешь, вот и во сне с ним расстаться не можешь.
Над островом стоял разноголосый птичий гам. Ступая по каменным плитам, покрытым, как ковром, жирными скользкими водорослями, минуя полосу белых огромных камней, попадаем в заросли гигантских папоротников и иван-чая. Они скрывают нас с головой, и, продираясь сквозь них, мы с трудом поднимаемся по крутому берегу к скалам. Там, под козырьками выступов,— гнезда птиц.
Скалы в белых потеках, остро пахнет птичьим пометом. Юра и Иветта Павловна, позвякивая связками металлических колец, лезут под самые козырьки. Изредка переговариваются.
— Смотри, впервые у моевки птенцы выросли...
Птенцы моевок сидят в гнездах из сухих водорослей: белая грудка и головка, серые крылышки.
— Бакланята...
Черный, как сажа, птенец. Он не дается орнитологам, уходит еще глубже под скалу. Юра почти вполз в расщелину. Достал. Руки у Юры в пуху, в помете. Мгновение — и металлическое кольцо охватывает ногу птицы. Бакланенок скрывается в гнезде.
— Хохлатые бакланы занесены в Красную книгу СССР. Здесь они загнездились недавно, несколько лет назад. Гнездятся только там, где нет людей,— говорит Иветта Павловна.— Малый Айнов действительно необитаемый остров...
Эти романтические, казалось бы, слова «необитаемый остров» почему-то напомнили мне о практических заботах орнитологов, которые они высказывали в один из вечеров. А говорили они о том, что заповеднику очень нужно морское суденышко, чтобы ходить по Баренцеву морю и следить за жизнью птиц на островах; что надо бы заповедовать и некоторые участки акватории, окружающие эти острова,— природа-то неделима, и жизнь птиц очень тесно связана с жизнью прибрежных вод; что, кроме орнитологов, на островах нужны и ботаник, и ихтиологи, и геолог. Потому как необитаемые острова — это во многом еще не прочитанная книга природы...
Возвращаясь, я думала о предстоящей встрече с девочками-студентками. Что там сегодня у Лили? Как ее тупики?
...Лиля пришла домой поздно. Молча бросила под стол сумку, повалилась на кровать.
— Не буду, не буду ими заниматься никогда! — сквозь слезы повторяла она.
Марина и Лена раскрыли ее сумку: там, запутавшись в сетке, сидели два тупика. Девочки быстро надели куртки, шапки и вышли во двор. Я вышла следом. Марина, старшая, стала заниматься птицами — мерить и кольцевать. Лена записывала. Тупики шипели, долбили своими «топориками» кожаную перчатку, но Марина аккуратно и крепко держала птиц.
— Как же быть с Лилей? — спросила я, когда мы вернулись в дом.— Ведь ее практика только началась...
— Я ей помогу,— спокойно и просто сказала Марина.— Возьму с собой на отлов куликов, а когда он кончится, будет это скоро, пойдем вместе ловить тупиков. Здесь навык нужен. Вдвоем проще. А ловушек разных для отлова тупиков орнитологи вообще-то много перепробовали, сети оказались самыми удачными...
Наутро Лиля ушла на берег с Мариной. А тем временем Иветта Павловна сидела у рации и настойчиво повторяла: «Берег, берег, я — остров...» Она хотела выяснить, будет ли сегодня катер. Ответ был коротким: «Ждите».
И вот мы на борту катера. Долго смотрим, как машут нам на прощанье пятеро стоящих на берегу. Острова снова превращаются в зеленые полоски, и только долго-долго блестит на солнце крыша кордона. Но вот и это яркое пятнышко сливается с солнечной рябью моря...
Айновы острова, Баренцево море
Л. Мешкова, А. Рогов (фото), наши специальные корреспонденты
Нет тишины в тихой Швабии
Зеленые горбы Швабского Альба. Извилистая дорога тянется все выше. Птицы щебечут в кустах, дети смеются и кричат заливисто, как птицы. Колоннами высятся светло-серые буки. Синее небо, желтые завалы сухих листьев.
Дорога утомляет. Садимся на прогретые камни. Только пятилетней Анике не сидится на месте. Беру ее за руку:
— Баловница ты, Анике.
Слово ей нравится, она вырывается, отбегает и повторяет на свой лад:
— Баляница! Баляница!
Хорст-Хенинг Гротхер, отец девчушки, вдруг спрашивает:
— У вас нет ощущения, что вы в стране, которая...
И словно солнце заходит за набежавшую тучу.
«Никто не забыт, и ничто не забыто»,— говорим мы. Нельзя забывать зло, но мы знаем, что не бывает виноват народ. И когда говорим так, имеем в виду враждебные народам политические силы. Однако за совершенные этими силами темные дела и по сей день многие здесь, в Западной Германии, ощущают почти личную ответственность...
Вчера приходил в гости к Гротхерам пастор Хартсштайн с женой Белитой. Фрау Белита — тоже пастор. Она рассказала, что ее отец состоял в нацистской партии, а два брата в гитлерюгенде. И спросила меня, не чувствую ли я, что нахожусь в стране недавних врагов? Вопрос для нее полон был особого смысла: ощущение вины заставило ее уйти в религию. Вновь и вновь возникает естественное желание взвесить тяжесть этой вины, проверить и ощутить — нет, не полегчала страшная ноша со временем...