– Нам многое известно о вас, госпожа К., – произносит сидящий мужчина, и в голосе его звучит, пожалуй, даже некоторая угроза, – очень многое. Ведь все мы прочли (и не по одному разу!) роман госпожи Е.
Пришельцы теперь разглядывают учительницу музыки с нескрываемым любопытством.
– Мы пришли к вам не для того, чтобы вы обучили нас исполнению этюда “Осень” в три члена, тем более что господин А., единственный из нас, кто способен дотянуться до черных клавиш, в настоящее время занят – он беседует с вашей матерью в совершенно другом месте, – добавляет сидящий джентльмен. – Но прежде чем продолжить разговор, мы хотели бы удостовериться в справедливости весьма высокого мнения госпожи Е. о вашем исполнительском искусстве. Например, не могли бы вы сыграть нам произведение чешского композитора Сметаны “Моя родина”, ноты у нас с собой, вам незачем беспокоить себя их поисками.
Мужчины слушают стоя и даже вполголоса подпевают на незнакомом языке (причем однажды пианистке послышалось знакомое слово Ерушалаим). Женщина продолжает сидеть молча. Гости выглядят теперь несколько растроганными, за исключением женщины (женщин вообще очень трудно растрогать – учительнице это хорошо известно). Теперь она играет им Брамса. По мере того как музыка заполняет до краев квартиру семьи К., что-то начинает меняться в лице старшего из мужчин. Он, видимо, и старший в этой странной компании, краем глаза замечает пианистка. Это обычное дело для нее – замечать краем глаза. Боковое зрение – мощное оружие женщин. Мужчину, который смотрит прямо, назовут быком, и в этом не будет порицания, скорее наоборот. Женщина, смотрящая прямо, для тонких игр не годится. А этот гость теперь выглядит молчаливым и задумчивым. Он внимательно смотрит на ее почти неподвижный, несмотря на игру, профиль, (она не считает, что настоящая музыка нуждается в картинных движениях музыканта), на ее руки (они-то и извлекают сейчас из домашнего инструмента пианистки послание композитора). Сквозь щель между дверью в ее комнату и косяком двери он уже разглядел угол серванта. Он тихо проходит в ее комнату, она скорее чувствует, чем слышит, как он открывает дверцу шкафа и рассматривает ее платья. Он возвращается с картонной коробкой из-под обуви и, осторожно сняв крышку, разглядывает ее содержимое. Собственно, ему пора раскрыть последний из конвертов, врученных ему Я. Ведь все предыдущие инструкции выполнены без сучка и задоринки (о самоуправстве Котеночка полковнику Б. ничего не известно). Он начинает догадываться о том, что ждет его в последнем послании, и не кажется удивленным, когда извлекает из конверта чистый лист. Подошедшие к нему Котеночек и В. выглядят озадаченными, но только на мгновение, они тоже быстро схватывают замысел Я. Действие развернуто, они выведены на сцену и теперь могут продолжать игру по своему вкусу. Брамса должна сменить импровизация Кнессета Зеленого Дивана. И вправду, было бы странно предполагать, что Я. использует их в качестве послушных солдат, выполняющих до победного конца свой нелепый долг. Им предлагается игра в бисер по Я.
Учительница музыки вовсе не выглядит испуганной. Нога волчонка застряла в капкане, но подошедшие охотники не достают острых ножей, не целятся из ружей, не вынимают прочных веревок, которыми они могли бы перевязать ему пасть, предварительно зажав в ней пластмассовую кость для туповатых собак, готовых часами возиться с куском несъедобной дряни. Не собираются ли они превратить волчонка в домашнего песика? Этот “старший”, чьи темные живые глаза выразительны и не холодны, теперь достает и разглядывает содержимое картонной коробки – жгуты, плети. Он держит в руках нейлоновую комбинацию, в которой ариец-байдарочник должен был сделать отверстие, подходящее к строению ее тела, но вместо этого он продырявил и избил ее саму.
Пианистка продолжает играть. Можно ли описать словами музыку? Музыку, которая нежным пением флейт легко уносит нас в небеса и грохотом литавр разбивает о землю, заставляет мечтать и проклинать, засыпать и просыпаться, навевает воспоминания грустные и трогательные, нашептывает непристойности в уши. Можно ли описать,
как она тихо
вступает и наполняет,
реет,
касается,
обволакивает, смущает,
кружится,
волнуется,
плачет,
не стесняется слез,
просит,
ласкает,
улыбается,
врет,
забывается, молчит...
вспоминает, возвращается, нарастает,
п
р
о
в
а
л
и
в
а
е
т
с
я,
возрождается, крадется, вламывается, буйствует, преступает,
ужасается,
задумывается,
переживает,
раскаивается,
снова лжет,
бродит в тихих аллеях,
прогуливается одна вдоль ручья,
смотрит на горные склоны,
взлетает на них,
нежно подгоняет дыханием редкие облака,
легкую молитву отпускает в светлое небо,
умиротворяется,
з
а
т
и
х
а
е
т, стелется,
умирает...
Вас не смутила фортепьянная трактовка? Вы узнали 3-ю симфонию Брамса? То место, перед самым концом. Нежная музыка. Волшебная. Примиряющая. Приманка для новичков. Брамс для чайников. Учительница музыки понимает, с кем имеет дело. И сыграла только Allegretto, ведь если бы она продолжила, то там дальше, в Allegro, есть волнующие моменты, под которые хорошо бить женщин.
Что? Вам это кажется невозможным? Вы говорите, там струнные инструменты, духовые, они предназначены музыку раскатывать, волочить и растягивать, вальцевать и прокатывать, а рояль работает методом импульсной подпитки, поэтому, объясняете вы, фортепианная музыка по природе своей цифровая, а струнная и духовая – аналоговая, и что написано для струнных на пианино отбарабанить толком нельзя. Очнитесь, в каком вы веке живете? Все аналоговое давно отквантизировано, упаковано в тельца информационных капсул, к каждой приделана головка с адресом и рецептом консервации и хвостик с проверочным кодом отдела технического контроля. И если музыка произведена и расфасована в Вене, одним из многих существующих технических средств доставлена в Тель-Авив, то там вы ее расконсервируете в соответствии с приложенным рецептом, сверитесь с контрольными цифрами в хвостике, и если все совпадает, станете наслаждаться музыкой Брамса, расслабившись на пляже и меланхолично читая рекламу, которую тянет за собой небольшой самолетик вдоль тель-авивской набережной. Конечно, какие-то совсем мелкие детали при этом теряются, но вам их и так не услышать, не понять, не почувствовать. Разве не вы утверждали, что вся классика была однажды написана одним первым композитором. Неким Первокомпозитором. А все последующие композиторы лишь производили всем известную операцию Copy-Paste, заполняя кое-как промежутки между ударами в барабаны и литавры и разнообразя одну и ту же музыку разными легендами о ней. Согласно одной – якобы журчит ручеек, другой – будто бы светит солнышко, а кому-то такое навеет, что навеянное нужно прятать от детей.