– Хорошо ему было говорить, – ответил Б. не без горечи в голосе. – Пытались...

  Будни Герцлии-Флавии вернулись в мысли членов Кнессета Зеленого Дивана.

N++; О ПРОГРЕССЕ И ВЫСОКИХ ТЕХНОЛОГИЯХ

  – Мир толкают вперед люди, создающие материальные ценности, – утверждает Я., – именно они, подобно богу, созидают Новое. Посмотрите на гуманитариев, тысячелетиями гоняются они за собственным хвостом. Прочтите их тексты и сравните с текстом Екклезиаста. Что нового найдете вы? Да в принципе, – ничего. Одно лишь томление духа.

    “Все реки текут в море, но не переполнится море:

     к тому месту, откуда текут реки, возвращаются они,

     чтобы течь опять”.

Акт Творения происходит за непрозрачными снаружи, блистающими на солнце стеклами башен высоких технологий, там неторопливо и тщательно из тысяч подробностей собирается Прорыв.

Б. оживился.

             “Из всех искусств самое важное для нас -

              Высокие Технологии”, -

  изображает он Ильича. Без грассирующего “р” у него получается даже лучше.

  Я. берет еще более высокую ноту, теперь это уже чистая поэзия.

  – Бесконечные ландшафты дикой Америки, – говорит он, – стягиваясь по законам оптики в точку в торжествующих зрачках первопоселенцев, сначала только немного расширяются до размеров сетчатки глаза, а затем вырастают в саги, своей грандиозностью теснящие сами ландшафты. Беспечно разбрасывают фронтьеры по рекам имена своих подружек, не беспокоясь о картографах, которые будут искать участки реки без изгибов, чтобы вдоль них легли женские имена. В стеклянных башнях высоких технологий тысячи глаз, вглядываясь в бесконечный ландшафт искусственного мира, эту виртуальную Америку, упаковывают ее в аккуратные стопочки гигабайтов. Свои новые компании они называют искусственными именами. Саги о них пишутся на табло фондовых бирж. Реставраторы и историки будут осторожно брать фрагменты их созданий на препараторы компьютерной памяти, вглядываясь в детали.

  Кнессет Инженерного Посева выражает свою причастность к этому процессу горделивым и скромным молчанием. Б. поглядывает на Баронессу, она смотрит на Я., внимая его страстным пророчествам. НОВОЕ СЛОВО, утверждает Я., явится миру из этих надменных башен человеческого величия, оно будет произнесено ушедшими на покой инженерами.

  – Вот, где у Я. стоит тяжелая артиллерия, – оценивает Б. систему семейных фортификационных укреплений, – а вовсе не все эти приемы с насмешками.

  Он не знает того, что узнал Я. из рассказов Баронессы о ее детстве. Баронесса  с детства чувствительна к Слову. У нее положительная аллергия на Слово. “Пар-риж”, – говорили ей, и в открывшийся рот проникала ложка каши. “Мад-р-р-ид”, – и вторая ложка следовала за первой. Все, что мы знаем о женщине, мы обязаны использовать против нее, считает Я. Глядя на ее фотографию того периода, он задумчиво произносит:

  – Хорошо, что я не знал тебя в детстве.

  – Почему? – удивляется Баронесса, на этот раз не угадывая ответа.

  – Потому что тогда я стал бы пе-до-фи-лом, – по слогам произносит он и уже думает, чем бы ее еще испугать. Ведь они так хороши собою, эти испуганные женщины, которых мы защищаем.

БЕСЕДА С В.В.

  В.В. – это Владимир Владимирович Набоков. Свою гипотетическую беседу с ним Я. представляет себе следующим образом. Владимир Владимирович и Я. идут друг другу навстречу по коридору. Владимир Владимирович смотрит на фотографии и портреты русских и английских писателей и поэтов, развешанные по стене коридора, а Я. разглядывает иерусалимские холмы в больших окнах другой стены того же коридора. Или наоборот, Владимир Владимирович разглядывает холмы, а Я. смотрит на портреты министров и глав правительства на другой стене. Осведомлен ли Владимир Владимирович о том, что навстречу ему идет Я.? Вполне возможно, что нет. Я. трудно вообразить эту встречу каким бы то ни было другим образом.

  Тем не менее притягательность В.В. для героя нашего романа огромна. Его умение высечь, словно язычок пламени из зажигалки, такую, например, фразу: “– Мы познакомились вчера, – сказала комната. – Я – запасная спальня на dache [сельский дом, коттедж] Максимовых. А это ветряки на обоях”, – вызывает в Я. такую степень удивления, что он от этого удивления освободиться оказывается совершенно не способным.

  Я., как известно, – инженер. Другой человек, гуманитарный или, к примеру, военный, будет долго и недоверчиво морщиться, если ему сказать, что между инженером и исследователем может не быть ничего общего. Я., например, претит заниматься выяснением различий между видами бабочек и мотыльков. Даже от такого несложного и недолгого дела, как заглянуть и Интернет и выяснить хотя бы, чем отличаются бабочки от мотыльков, и то он умудряется увильнуть, придумывая отговорку на эмоциональном, а не на рациональном уровне. Название науки о мотыльках и бабочках он читал или слышал десятки раз и, тем не менее, воспроизвести его (“энт....”, “эн....”) ни за что не в состоянии. Инженер, говорит он, свое рабочее время посвящает построению новых комбинаций из известных элементов.

  Литературное творчество, размышляет Я., по-видимому, содержит компонент строительного дела. Набоков сочетает этот строительный компонент с особой зрячестью исследователя, что позволяет ему, например, тридцать страниц вести своего героя через немецкий город и немецкий лес к немецкому озеру. Инженеру, который взялся бы писать роман, думает Я., вряд ли бы дался подобный текст. У него никогда не вышло бы сочетание наблюдения со строительством, а вышло бы, скорее всего, соединение строительства со строительством.

  Любопытно, что в одном из романов, где герой исследует жизнь умершего сводного брата, Набоков, с его реками деталей упоминает о деятельности этого героя в некой “фирме”. В этой “фирме” у него неотложные дела, из этой “фирмы” не хочет отпускать его к умирающему брату начальство по причине срочных дел, в “фирму” заглядывает он, чтобы взять денег на дорогу. Правда, не слишком много для писателя, умеющего на тридцати страницах идти через немецкий город и немецкий лес к немецкому озеру? В то, чем занимается эта “фирма”, было Набокову, видимо, до того тошно вникать, что он так и не удосужился придумать для нее хоть какого-нибудь рода деятельности.

  Но почему же все-таки прилип сейчас инженер Я. к писателю Набокову? Набоков уже едва ли не тридцать лет не с нами, и потому безопасно беседовать с ним может всякий, и хотят многие. Я. же, кажется, вознамерился приоткрыть для писателя дверь в неизвестную ему область инженерной деятельности, надеясь, что если удастся ему быть хотя бы чуть-чуть занимательным, то писатель В.В. не утерпит и через щелочку одного прикрытого глаза станет исподволь наблюдать за тем, что выкладывают перед ним на покрывалах блошиного рынка инженерного мира.

  И прежде всего желает Я. разрушить для В.В. линейный миф, согласно которому в инженерной деятельности человеческая психология отступает на задний план, и вся эта инженерная возня выглядит так: рычаг-поршень-цилиндр, рычаг-поршень-цилиндр, лампочка загорелась. Нет-нет, возмущается и опровергает Я., вы не представляете, господин В.В., сколько тонкой психологии в инженерном деле. Вот, к примеру, взялись вы за некий условный проект. Ведь почти не бывает такого проекта, которым занимался бы один человек. А два человека – это уже психология. И вам, например, нужно соединить свою работу с работой другого человека, который сидит через три комнаты от вашей. Как начать? Лучше позвонить и задать вопросы по телефону или, позвонив, назначить встречу? Или просто войти и сказать: “У меня к вам дело”. У телефона есть несомненное преимущество – способность прерывать все и вся. Сколько вы видели людей, способных переждать его надоедливые трели, не поднимая трубки? При живом же контакте вам легче пустить в ход личное обаяние. А есть ли оно у вас? Да и кто вы? Положим, вы, молодой инженер, идете к старому опытному волку. Как он еще вас воспримет? Ведь он, возможно, в этот момент держит в голове десятки готовых спутаться нитей, чтобы связать их во что-то элегантно-изящное, как полотна парусов и канаты большой парусной яхты. И вот в этот момент явился неуч, которому начинай объяснять теперь от самого порога! Не станет ли он обращаться с вами как опытный редактор с начинающим поэтом или горделивая мать с невестой сына, старого холостяка: “Милочка! Что же вы так торопитесь?” Или, наоборот, вы и есть волк и держите путь к новичку, который начнет потеть и запинаться, чтобы скрыть очевидный для вас факт, что он плавает в своем предмете. Что он его только изучает, а вам уже сейчас нужно то, что делает молодой человек, надежно связать с тем, что сделано вами, и обида унижения – в его неспокойных глазах. Но, положим, контакт уже состоялся. Да способен ли этот человек изложить суть дела так, чтобы вы быстро поняли и получили все необходимые для вас связи в чистом и законченном виде? Не сунет ли он вам в руки длинную спецификацию, бесконечный заголовочный файл, поспешно сделанный эскиз? Или, наоборот, утопит вас в утомительных и совершенно лишних для вас деталях?