— Господин генерал, у меня в руке граната, которая может взорваться в любой момент. Прошу при встрече с первым советским воинским постом на шоссе остановить колонну.

Через несколько минут на перекрестке дорог я заметил часового и шлагбаум. Колонна подъехала и остановилась. Я подозвал к себе часового и попросил, чтобы он вызвал начальника караула. Вскоре подошел капитан. Я ему сообщил, кто мы такие, выложил свои сомнения и попросил вызвать взвод охраны. Через 10 минут наши бойцы оцепили колонну. Вместе с генералом Раухом мы вышли из машины. Я сообщил ему о своем намерении произвести проверку в машинах. В это время подошли наши офицеры. Я высказал им свои сомнения относительно нашего положения. Майор Евстратов, заметив у меня в руке гранату и догадавшись, зачем я ее держу, отвел меня в сторону, поднял крышку канализационной трубы и сказал: «Брось гранату». Я бросил ее и вместе с ним отбежал в сторону. Раздался глухой взрыв.

После повторной проверки немецких офицеров мы обнаружили и изъяли у них 15 пистолетов, 7 автоматов, 10 гранат. Автоматы и гранаты были спрятаны в легковых машинах.

Потом, при допросе, стало известно, что они намеревались при выезде из города в удобном месте напасть на нашу охрану, уйти в лес и пробраться на запад. Но генералам и самому Рауху об этом не было известно.

В результате этой операции были взяты в плен полицай-президент города Берлина генерал-лейтенант полиции Герум, начальник охраны имперской канцелярии бригаденфюрер СС Монке, начальник берлинской полиции генерал-майор полиции Хайнбург, начальник санслужбы берлинского гарнизона генерал-майор медицинской службы Шрейберг, руководитель Красного Креста Берлина и провинции Бранденбурга генерал-лейтенант медицинской службы Брекенфельд, командир 18-й мотодивизии генерал-майор Раух. Кроме того, было взято более 2800 солдат и офицеров.

В 3 часа 3 мая мы под охраной взвода автоматчиков благополучно доехали до штаба корпуса и сдали всех пленных в распоряжение начальника разведки.

Есть даты, эпизоды, события, которые остаются в памяти навечно. Могут забыться детали, уйти из памяти фамилии, имена людей, но главное, суть остается. Таким днем и все, что произошло в этот день, в моей жизни было 2 мая 1945 года, день взятия Берлина.

Иван Беленец, полковник, кандидат военных наук, бывший начальник разведки 265-й стрелковой дивизии

Большая улица Сибири

Сибирские реки издавна одушевлялись. Гордый Байкал, как известно, не хотел отдавать свою дочь светлоокую Ангару за далекого молодца-богатыря Енисея. Да сбежала влюбленная Ангара под покровом ночи к Енисею и соединилась с ним у знаменитой Стрелки...

Мне приходилось в геологических маршрутах пить воду Байкала, Ангары, Енисея и ощущать их живительную силу. Когда в напряженном маршруте, размазывая пот с едким репудином по лицу, увидишь просинь реки, на сердце как будто вспыхнут водяные солнечные блики. Уже не замечаешь кустов, хлещущих тебя по лицу ветками, напрямик пробиваешься к берегу, припадаешь к воде и пьешь ее, пьешь родимую, пока судорога не сведет скулы. И с каждым глотком мышцы наливались свежестью, сознание начинало работать с утроенной остротой, а душевные шлаки выносились прочь.

И мне вовсе не в удивление было признание сибирского рыбака, фронтовика, сухонького, конопатого и обстоятельного Иннокентия Степановича Савостина, с которым маршрутная судьба свела меня в тайге. А рассказывал старик об огнежарких днях войны. «Веришь, парень,— говорил он мне,— реке своей поклонился, когда вернулся с фронта, как и матери... Мать-то упреждала перед уходом на фронт, под Москву, в сорок первом: знай, сынок, вода наша сниться будет — к добру, жив останешься...»

Сам Енисей, покинув пределы Тувы, заматеревший на выходе из теснин Западного Саяна, привлекает к себе человека бурливым напористым нравом. Неуютно чувствовал себя плотогон в верховьях в старые времена. Река несла быстро, а время ползло медленно, и высокие стены утесов поднимались кругом, загораживая путь реке, и небу, и солнцу... Местами плот попадал на отмель, и шлифованная россыпь дна взвизгивала, и снова меж мокрыми бревнами открывалась зеленая, зыбкая глубь, то и дело чередуясь с белопенными струями над подводными камнями, как будто водяной выставил из-под воды свою седую бороду и потешается на солнце.

Нынче при виде пенной коловерти у нижнего бьефа Саяно-Шушенской ГЭС приходит на ум мысль, что всех водяных согнали к высоченному створу плотины. Но теперь подводным хозяевам не до потехи — люди впрягли их в большую работу...

А синий от ярости Енисей мчится дальше мимо молодого Саяногорска, по золотистым степям Хакасии, отражает в водах своих вычерненные временем избы всемирно известного села Шушенского, прорезает плодородную Минусинскую котловину и резво несет на себе лодки, баржи, теплоходы. Река, вырвавшись из стиснувших ее гор, как бы отдыхает на приволье, расширяется, выпрямляется и задумчиво катит свои воды в безмерную даль.

И вдруг перед новой преградой — плотиной Красноярской ГЭС — разливается морем, нежится меж раздавшимися берегами. Пройдя сквозь мощные турбины, Енисей устремляется мимо трехсотлетнего Красноярска на желанную встречу с Ангарой. Дальше реки, слившись воедино, вспомнят под древним Енисейском, как отправлялись казацкие струги три века назад на открытие и присоединение новых земель. Шли бородатые землепроходцы по Нижней Тунгуске, чтобы, перевалив в Лену, добраться по соседней великой реке в якутские пределы. Поднимался атаман Похабов «со товарищи» по порожистой Ангаре до самого Байкала. И много других отрядов, экспедиций, партий отправлялись потом водой на поиски всяк своего, начиная от богатых угодий, Тунгусского метеорита и кончая поисками нефти и газа.

Одной из экспедиций по изысканию канала, что соединил бы Енисей с Леной через Нижнюю Тунгуску на узком пространстве в тридцать километров, руководил инженер и писатель Владимир Яковлевич Шишков. Он услышал от местных охотников-эвенков сказание о шаманке Синельге, гроб которой висит на ветках старой лиственницы на крутом берегу Тунгуски. Предание о яростной шаманке, которая и после смерти вершит свои колдовские дела, подтолкнуло воображение Шишкова, и он вынес из сибирской тайги сюжет романа «Угрюм-река», где собирательный образ реки во многом навеян и Енисеем. Река в шишковской эпопее — это тот фон, на котором действуют зримые, самобытные характеры. Своих героев писатель встретил на берегах сибирских рек, где ссыльно селились и хозяйничали они со времен крестьянских восстаний Разина и Пугачева. Многое вносили в мировоззрение сибиряка сосланные сюда декабристы, петрашевцы, народовольцы, польские повстанцы, большевики... В здешних краях вечной мерзлоты выковался жизнестойкий характер с привычкой опираться в любых передрягах на собственный опыт, довольствоваться необходимым, надежно стоять за свои убеждения и приходить на помощь соседу, попавшему в беду. А уж если Родине угрожает враг, тут сибиряк привычно поднимается на смертный бой.

Уходил на войну сибиряк,

Он с родною землею прощался...

Точно и справедливо замечание писателя Валентина Распутина: «Русский человек за века, проведенные в Сибири, стал сибиряком. И теперь, как о понятии, мы говорим, что есть такой сибирский характер. Сибирская земля прекрасно хранит в характерах людей традиции и национальные черты».

Мне довелось познакомиться и подружиться с человеком редкой судьбы, природознатцем Константином Дмитриевичем Янковским. Охотовед по образованию, он всю жизнь посвятил тайге, ее охране и разумному использованию. Небольшого роста, сухонький, бодрый, с ухоженной сивой бородой и переливчатыми глазами цвета мха, Янковский напоминал старичка-лесовика. С особой значимостью вспоминал старый охотовед экспедицию на Подкаменную Тунгуску в 1938 году, когда он сопровождал Л. А. Кулика к месту падения Тунгусского метеорита. Выпал тогда Янковскому жребий охранять всю долгую зиму склад с продуктами для следующего сезона. И так случилось, что в его зимовье, когда Янковский был на осенней охоте, забрался медведь и перепортил продукты, раскурочил ящик с патронами, выделенными сторожу на зиму. Пришлось ему в тот зимний сезон сесть на голодный паек. А рядом глухой продуктовый амбар — жизнь других людей, судьба целой экспедиции! — ломился от мешков с мукой. Но Янковский не переступил порог охраняемого. Выдюжил все-таки сторож до прихода Кулика, правда, подняться навстречу начальнику с нар не смог...