— Я должен всякий раз при встрече давать Бейси хоть что-нибудь.

— Знаю. Это хорошо, что ты ходишь в друзьях у Бейси. Он человек, ориентированный на выживание, хотя люди, ориентированные на выживание, могут оказаться весьма опасными. Войны существуют специально для таких людей, как Бейси. — Доктор Рэнсом собрал со стола помидоры и опустил их Джиму в ладонь. — Я хочу, чтобы ты съел их сам, Джим. Прямо сейчас. А для Бейси я дам тебе кое-что другое.

— Доктор Рэнсом… — Джиму очень захотелось хоть как-то его приободрить. — Если мы скажем сержанту Нагате о дистанции в тысячу ярдов… японцы все равно не смогут сбивать больше самолетов, чем они сбивают сейчас, но, может быть, у них найдется для нас немного еды…

Доктор Рэнсом улыбнулся — в первый раз за весь день. Он открыл медицинский шкафчик и вынул из стальной коробочки два резиновых презерватива.

— Джим, ты прагматик. Отдай это Бейси, и у него тоже что-нибудь для тебя найдется. А теперь ешь свои помидоры — и ступай.

По пути через плац-парад к блоку Е Джим остановился посмотреть, как «Комедианты Лунхуа» разучивают на крыльце шестого барака очередной концертный номер. Командовал труппой мистер Уэнтворт, менеджер банка «Катай», чья театральная и чрезмерно эмоциональная манера держать себя всегда восхищала Джима. Ему нравились любительские спектакли, когда каждый участник представления, так или иначе, оказывался в центре общественного внимания. Джиму удалось сыграть пажа в «Генрихе V», и от этой роли он получил колоссальное удовольствие. Сшитый миссис Уэнтворт специально для него костюм из пурпурного бархата был единственной приличной одеждой, которую он надел на себя за все три года. Он предложил свои услуги — в том же костюме — в следующей постановке «Комедиантов Лунхуа», «Как важно быть серьезным», но мистер Уэнтворт так и не внес его в список участников спектакля.

Репетиция явно не клеилась. Четыре девушки-хористки стояли на шаткой самодельной трибуне из ящиков и силились вспомнить текст. Налет не прошел даром, девушки совсем не слушали мистера Уэнтворта, а слушали они — небо. И, несмотря на жаркий солнечный свет, то и дело терли озябшие руки.

Не знающие, чем заняться, интернированные останавливались послушать, потом им становилось скучно и они брели дальше; Джим тоже решил не тратить на это жалкое зрелище времени. В «Комедиантах Лунхуа» числились исключительно члены самых замкнутых и высокомерных английских семейств, и в самом тембре их пронзительно-высоких голосов было что-то абсурдное — столь же нелепое и неестественное, как и тот матч в регби, который доктор Рэнсом, в редком для него помрачении здравого смысла, организовал прошлой зимой. Команды, составленные из высохших от голода заключенных (мужей «Комедиантов Лунхуа»), неровным шагом слонялись туда-сюда по плац-параду в гротескной пародии на регби, и сил у них не было даже на то, чтобы отдать пас; а с крылечек их подбадривала собравшаяся ради такого случая толпа товарищей по несчастью, которых не взяли в игру просто потому, что они оказались неспособны выучить правила.

Джим прошел мимо караулки и попутно огляделся, не происходит ли в лагере чего-то из ряда вон выходящего. У ворот уже столпилась кучка заключенных: ждать военный грузовик, который каждый день привозил из Шанхая дневной рацион на весь лагерь. Никаких официальных заявлений о сокращении пайка сделано не было, однако новость уже успела распространиться по лагерю.

За воротами — что само по себе весьма примечательно — почти совсем не осталось китайских нищих. На заросшей бурьяном обочине дороги лежала мертвая женщина, но солдаты из распущенных марионеточных армий и безработные рикши-кули ушли, оставив после себя жалкую кучку сидящих полукругом стариков и детей с восковыми лицами.

Джим зашел в блок Е, чисто мужское общежитие, и взобрался по лестнице на третий этаж. Вне зависимости от того, какая на дворе стояла погода, британские заключенные из блока Е почти все время проводили валяясь на койках. Некоторые и впрямь были настолько измучены малярией, что просто не могли двигаться и тихо лежали на своих пропитанных мочой и потом соломенных циновках. Но рядом с ними точно так же бездельничали и те, кто вполне мог ходить, часами и днями разглядывая собственные руки или тупо уставившись в стену.

Вид множества взрослых людей, не желающих встраиваться в лагерную действительность, всегда озадачивал Джима, но хорошее настроение возвращалось к нему незамедлительно, стоило только добраться до американского сектора. Ему нравились американцы, и он безоговорочно принимал самый способ их существования. Когда бы он ни пришел в этот солнечный анклав иронии и хорошего настроения, у него словно камень падал с души.

Две бывшие классные комнаты были заняты американскими моряками. Дверь между комнатами сняли с петель, и в большом, с высокими потолками помещении находилось теперь около шестидесяти человек. Джим окинул взглядом лабиринт отгородок. Британцы в блоке Е жили общими спальнями, но каждый американский моряк соорудил вокруг своей койки маленькую стену из первого попавшегося под руку материала — из рваных простыней, досок, соломенных циновок и переплетенных стеблей бамбука. Время от времени из блока Е появлялась на свет божий группа американцев и устраивала неторопливую игру в футбол, но по большей части каждый из них сидел в своей отгородке. Они лежали на койках и развлекали, как могли, неослабевающий поток девочек-подростков, одиноких англичанок и даже нескольких замужних дам, которых влекли сюда практически те же самые мотивы, что и Джима.

В силу какого-то особенного внутреннего механизма, в котором Джим так и не смог до конца разобраться, активная половая жизнь имела тенденцию производить на свет нескончаемые запасы тех самых предметов, которые сильнее всего влекли его к себе. Эти сокровища прибыли в лагерь Лунхуа вместе с американскими моряками и ходили теперь по рукам на правах второй валюты — книжки комиксов, выпуски «Лайф», «Ридерз дайджест» и «Сэтеди ивнинг пост», дешевые авторучки, губнушки и коробочки с компакт-пудрой, кричаще-яркие булавки для галстуков, зажигалки и целлулоидные пояски, купленные по дешевке на ярмарках и распродажах, запонки и ременные пряжки в духе Дикого Запада — целые коллекции безделушек, которые в глазах Джима обладали такой же особой изысканностью и такой же волшебной притягательной силой, как истребители «мустанг».

— Гляньте-ка, да это же, никак, Шанхай-Джим…

— Эй, парень, Бейси уже просто икру мечет…

— Не хочешь в шахматишки перекинуться, а, сынок?

— Джим, мне нужны горячая вода и мыло для бритья.

— Джим, принеси-ка мне коктейль с апельсиновым соком и ведро денатурата…

— А с чего это Бейси вдруг взъелся на Джима?

Джим на ходу обменивался приветствиями с американцами — с Коэном, великим футбольным тактиком и фанатиком шахмат; с Типтри, большим и добродушным кочегаром и по совместительству королем комиксов; Хинтоном, тоже бывшим стюардом и философом; Дейнти, телеграфистом и первым в лагере пижоном, — с легкими в общении людьми, которые с удовольствием играли для Джима как-то сами собой распределившиеся между ними роли и постоянно подтрунивали над ним и друг над другом. Большинство американцев относились к Джиму с искренней симпатией — когда замечали его, — а он за это, а также из чистого уважения к Америке, выполнял для них массу постоянно возникающих и совершенно неотложных поручений. Некоторые отгородки были зашторены: моряки принимали гостей. На других занавески были подняты так, чтобы лежащий на койке хозяин мог следить за тем, что происходит в мире. Двоих матросов предпенсионного возраста свалила малярия, но они не делали из болезни особой трагедии. Короче говоря, подумал Джим, лучшей компании, чем американцы, не придумаешь. Они не такие странные, как японцы, и с ними не нужно постоянно быть начеку, но зато уж куда приятней, чем вечно замкнутые и с массой каких-то своих внутренних сложностей англичане.