И вот ровно семь дней Борщак копал на жаре яму для себя рядом с караульной палаткой и оставшиеся восемь суток сам еще в ней сидел. Потом он рассказывал, как ему там приходилось. Утром и вечером — еще ничего; можно было спрятаться в тень под отвесными стенами ямы, но зато когда солнце в зените!.. Да и ночью не легче — холодно. К тому же всякие ползучие гады: змеи, скорпионы, фаланги, — они тянутся к людскому теплу. Накрывшись с головою шинелью, Борщак тан и просиживал в углу своей ямы ночь напролет, а услышав негромкий глухой удар, шуршание или шипение, вскакивал, хватал стоявшую под рукою лопату и начинал ею что есть силы плашмя колошматить по дну.

Теперь Семенов знал точно, что и ему не избежать этой участи; его теперь могло спасти лишь ранение или смерть.

...Сержант остановился и оглянулся: щуплая фигурка Бабаева, обвешанного с обеих сторон тяжелыми катушками кабеля, маячила далеко позади, где-то на середине склона. Молодой солдат тянул лямку одной из катушек — он прокладывал связь от огневой к вершине. Время от времени Бабаев останавливался и смотрел назад, на то, как ложится на склоне раскрученный провод, поправлял рукою козырек ободранной каски, спадающей ему на глаза, и с поразительным для такого крохотного тела упорством продолжал восхождение.

Семенов подождал, пока Бабаев сравняется с ним, забрал размотанную до половины катушку, взялся сам протягивать провод. Освободившийся от тяжелой ноши солдат пошел рядом с ним.

— Ну что, устал, Бабаев? — Сержант взглянул на солдата. Будто бы бодрый еще старичок в военной выцветшей робе шел рядом с ним.

— Не-е, — сморщенное лицо Бабаева расправилось жалкой улыбкой, — не особенно так...

— Тогда штаны подтяни!

На коротких косолапых ногах молодого солдата штаны постоянно свисали крупными складками.

— Родом-то откуда?

— Я? — Бабаев преданно посмотрел на сержанта.

— Ну не я же...

— Узбек я, — ответил солдат.

— А я думал, японец...

— Не, — солдат засмеялся, — узбек.

Он немного отстал, подтягивая штаны и расправляя сбившиеся под ремнем полы своей куртки; не расслышал того, что снова спросил Семенов.

— Я спрашиваю, город какой?

Бабаев втянул голову в плечи, будто опасаясь удара, и торопливо ответил:

— Шёндор...

Теперь сержант молча шел впереди и смотрел себе под ноги, но вот обернулся.

— Как ты сказал?

— Шёндо-ор, город, — солдат попытался заглянуть в лицо своему командиру, — Шёндор...

— Ну и как там у вас? В смысле, хороший город?

— Так, — Бабаев улыбнулся застенчиво, — не особенно так...

— А работал где? Или еще нигде не работал?

— Работал. Сержант усмехнулся:

— На базаре дынями торговал?

— На кхырпичном заводе работал.

— На кирпичном, ого! Так ты пролетарий, выходит.- Сержант обернулся и опять осмотрел крохотное, но выносливое тело Бабаева. — Глину мешал?

— Не, глину не мешал, мешает первый участок... а наша — печь...

— Значит, на печи работал?!

— Не, транспхартёр...

— Тебя не поймешь: печь, транспортер. — Сержант оглянулся. — Ну и что? Тяжело, неверное, было работать?

— Не, не особенно так. — Бабаев все улыбался своей жалкой улыбкой.

— По тебе видно... Зачем пошел туда-то, другого места не было?

— Отец там работал.

— На пенсии щас?

— Не, — солдат опустил голову и утерся свободной рукой.

— Все работает?

— Не-е, помер, — ответил солдат.

Сержант задержался. Бабаев упорно шел в гору, не оборачиваясь, со спокойным и смиренным лицом.

— Извини, я не знал... С матерью живете теперь? — Бабаев кивнул. — И сколько вас осталось у матери?

— Я и брат, два... Младший и старший — Два.

— Так вас трое, выходит?!

— Пять сестра еще, младший совсем маленькая...

— Восемь, значит... — Сержант покачал головой. — Ну и сколько ты там зарабатывал, на своем кирпичном заводе?

— Тхёриста рублей.

— Матери все отдавал?

— Не, книжка клал.

— Себе на книжку?! — Сержант удивился. — А зачем тебе деньги?

— Калым платить надо, жену надо...

— Вот оно что! И много уже накопил?

— Не, не особенно так,

— Значит, после армии пойдешь опять на свой транспортер?

— Работать надо, за жену платить надо.

— Ясно. — Семенов вздохнул и посмотрел на молодого солдата, подумав, что ему еще долго служить: доживет ли? Вдруг улыбнулся лукаво и толкнул товарища в бок. — Подругу-то уже присмотрел? Какую-нибудь там кызымочку... Что молчишь?

Бабаев отвернулся смущенно. Некрасивое и словно иссушенное южным солнцем и непосильной работой лицо его ожило, пообмякло, а крохотные темные глазки увлажнились и заблестели, губы собрались мечтательно в трубочку, будто его посетила любимая с детства мелодия.

— Как звать-то подругу? — спросил сержант,

— Айгюль, — с нежностью ответил Бабаев.

— Красивая?

— Не, не особенно так...

Солдат шел вслед за сержантом смущенный и тихо улыбался мыслям своим. Он не заметил и не расслышал, как командир его простонал — зло, беззвучно... Семенова опять захлестнуло то далекое пестрое лето. Они с Маринкой попали под дождь — бежали босыми по площади, крепко схватившись за руки, словно боясь потеряться в хаосе струй, — о, это был настоящий сокрушительный ливень!.. Но в этой стране дожди шли очень редко и то лишь зимними месяцами, а летом почти никогда. И дожди эти были серыми, безвкусными и скупыми.

Вверху, над бугром, выросла упругая приземистая фигура Расула. Широко расставленными ногами он стоял на вершине, каска его была сдвинута на затылок, опущенный прикладом к земле автомат Расул держал рукою за ствол. Позади этого, будто застывшего, силуэта над темным массивом каменных гор небо наполнялось яркими цветами заката...

— Что долго? — пробурчал недовольно Расул.

— Ждали, пока начальство смоется. Самого командира дивизии принесло. — Сержант прошел мимо Расула и спустился в крайнее углубление, сбросил с себя две пустые катушки. — Не видел, что ли, вертолет... Бабаев, подай-ка мне вон аппарат!

Бабаев опустил свой автомат на катушку и кинулся к плоской коробке телефонного аппарата. Расул подошел и остановился на краю углубления.

— Таракан обкурился, с-сука! — процедил Расул сквозь зубы.

— Где он? — Сержант защемил зубами конец телефонного кабеля и резко дернул его, лотом выплюнул изо рта изоляцию.

— Вон! Лежит в своей яме — тащится...

— Кто-о тащится? — послышался гнусавый голос Исы. Он появился за спиной у Расула в расстегнутой куртке, без каски, без ремня и без оружия.

Сержант отложил в сторону коробку телефонного аппарата и посмотрел на лицо Таракана. Оно было бледным, обмякшим, его длинный лоб отсвечивал мелкой испариной, глаза блестели, словно затянутые маслянистой пленкой, а по углам неживого, серпообразного рта тянулась грязная слизь.

— Приведи-ка себя в порядок, Иса, — сказал сержант и вздохнул. — А ты куда смотрел? — обратился он к Расулу.

— Я должен караулить его?.. У, бля! Убью, падла! — Расул дернулся к Таракану, который уже поплелся в дальнее углубление, где остались его каска, ремень, автомат.

Сержант схватил Расула за плечо.

— Стой! Не надо, теперь ничего не поделаешь.

Расул с ненавистью посмотрел на Ису; но тот улыбался с каким-то упоением, застегивая ремень и расправляя под ним полы грязной куртки.

— Где же он взял? Я ведь все забрал у него. — Семенов нащупал в кармане штанов длинную щепку с темным пухловатым наростом.

— Он не все нам отдал. Скроил, сволочь! — Расул еще раз брезгливо взглянул на Ису, который устало опустился на корточки, поджав под себя автомат. — Я должен здесь торчать с ним всю ночь, кругом духи... Ну, Таракан, падла, берегись!

— Может, дадут команду к перемещению, — сказал сержант. — Сегодня стрелять батарея не будет, это уж точно. Огневая засвечена, зачем здесь торчать?..

— Ты думаешь? — оживился Расул.

— Да, возможно, к ночи сметаем удочки. Здесь больше делать нечего.