Тут он вспомнил, что еще нужно получить в конторе гостиницы квитанцию на хранение багажа, и ему захотелось еще раз взглянуть на их спальню, на их постель… Однако номер уже был занят: его только что сдали двум туристкам.

В отчаянии он спустился на площадь, покружил около какого-то сквера, узнал улицу, по которой вчера они проходили вдвоем, и пошел по дороге, ведущей к кабачку, где они слушали неаполитанцев. И ему захотелось зайти туда.

Он поискал столик, за которым они обедали, официанта, который им подавал. Но все то, что он видел вчера, сегодня стало неузнаваемым. Беспощадный свет, проникавший через застекленную крышу, превращал ночное увеселительное заведение в обширный сарай, грязный и холодный; стулья громоздились на столах; эстрада, — на ней валялись опрокинутые пюпитры, виолончель в черном чехле, виднелся рояль, покрытый клеенкой, смахивавшей на затасканную шкуру толстокожего животного, — словно плавала в океане пыли, как плот, заваленный трупами.

— С вашего разрешения, сударь!

Подошел официант и стал подметать под столом. Антуан сел, положив ноги на скамью, и начал следить взглядом за взмахами щетки: вот пробка, две спички, апельсиновая, да нет, мандариновая корка… В зал ворвался сквозной ветер и разметал мусор. Официант стал кашлять. Антуан опомнился: не пропустил ли он поезд? Он встал, поискал глазами стенные часы: увы, пробыл он здесь всего лишь семь минут.

Остаться? Нет. И он вышел; вообразив, что в вагоне ему станет легче, он под воздействием этой навязчивой мысли вскочил в фиакр и приехал на вокзал с таким чувством, будто обрел убежище.

Но когда он сдал чемодан в багаж, оказалось, что ждать придется еще больше часа!

И снова он стал ходить. Метался по платформам, словно бежал от погони. "Ну что тебе от меня нужно?" — подумал он, смерив взглядом машиниста, наблюдавшего за ним сверху, из паровоза, стоявшего на путях. А когда обернулся, то увидел, что с него не спускают глаз носильщики, собравшиеся в кучку.

Тогда он весь подтянулся, повернул назад, толкнул дверь в зал ожидания, вошел туда и упал в кресло. Он был один в неуютном темном зале. Через стеклянную дверь было видно, как старуха, сидевшая к нему спиной на корточках, убаюкивает ребенка, покачивая седеющей головой в такт песенке, которую она напевала еще почти молодым, но глуховатым голосом, старинной песенке, сладкой до приторности, — бывало, Мадемуазель в прежние времена часто певала ее для Жизель:

За-а устрицами, ма-ма,

Я больше, право, не пой-ду…

Его глаза наполнились слезами. Только бы ничего не слышать, только бы ничего не видеть!

Он закрыл лицо руками. И тотчас же перед ним возник образ Рашели: запах амбры остался на его пальцах, оттого что ночью он перебирал бусины на ее ожерелье! И он словно почувствовал, как к его груди прижалось ее округлое плечо, ощутил на губах прикосновение ее теплых губ. И ощутил так живо, что весь замер, откинув голову, опустив руки, впившись пальцами в подлокотники и с силой вдавив затылок в мягкую спинку кресла. На память пришла фраза Рашели: "Я подумывала о самоубийстве…" Да, да, покончить с собой. Самоубийство — единственный выход, спасенье от тоски… Самоубийство не преднамеренное, почти безотчетное, совершенное просто ради того, чтобы любой ценою покончить с нестерпимой мукой, которая словно берет его в тиски, покончить, пока она не достигнет предела.

Вдруг он подскочил, сразу встал на ноги: какой-то человек незаметно подошел к нему и коснулся его руки. Рефлекторным движением Антуан чуть было не отшвырнул его, чуть было не свалил ударом кулака.

— Да вы что? — удивился тот.

То был старик контролер, проверявший билеты.

— А… парижский поезд? — заикаясь, пробормотал Антуан.

— Третья платформа!

Антуан посмотрел на него невидящими глазами и пошел к перрону нетвердым шагом.

— Спешить некуда, восточный не сформирован, — крикнул контролер, и, приметив, что Антуан от слабости еле держится на ногах и, выходя, даже ударился о косяк двери, старик пожал плечами и проворчал:

— А ведь на вид здоровяк!..

ДЕНЬ ВРАЧА

I. Антуан встречает в подворотне двух мальчиков

Половина первого. Университетская улица. Антуан выскочил из такси и нырнул в подворотню. "Понедельник, — подумал он, — у меня сегодня прием".

— Здравствуйте, сударь!

Он обернулся: два мальчугана, — казалось, они укрылись здесь в углу от ветра. Старший снял фуражку, поднял голову, круглую и подвижную, как у воробья, и смело посмотрел на Антуана. Антуан остановился.

— Я вот о чем: не пропишете ли какое-нибудь лекарство… ему, он болен.

"Он" все еще стоял поодаль. Антуан подошел к нему.

— Что с тобой, малыш?

Порыв сквозного ветра, приподняв пелерину, открыл руку мальчика: она была перевязана.

— Пустяки, — уверенным тоном продолжал старший. — Не скажешь даже, что он получил увечье на работе, хотя этот паршивый прыщик вскочил у него в типографии. Руку дергает до самого плеча.

Антуан очень спешил.

— Температура повышена?

— Как вы сказали?

— Жар есть?

— Да, похоже на то, — ответил старший, кивнув головой и озабоченно вглядываясь в лицо Антуана.

— Скажи своим родителям, чтобы привели его к двум часам на прием в амбулаторию при "Милосердии", — знаешь, большая больница налево?

На лице мальчика появилась легкая гримаса, выдавшая его разочарование, но тотчас же исчезла. На губах заиграла заискивающая полуулыбка.

— Я думал, вы согласитесь… — Но он тотчас же спохватился и закончил тоном человека, привыкшего мириться с неизбежным: — Ничего, как-нибудь устроимся. Благодарю вас. Пойдем, Лулу.

Он улыбнулся безо всякой задней мысли, приветливо помахал фуражкой и двинулся к выходу.

Антуан был заинтересован. Одно мгновение он колебался.

— Вы меня здесь ждали?

— Да, сударь.

— Кто вас… — Антуан открыл дверь, которая вела на лестницу. Заходите сюда, не стойте на сквозняке. Кто вас сюда направил?

— Никто. — Рожица мальчугана прояснилась. — Я ведь вас хорошо знаю. Я служу в нотариальной конторе. Знаете, в глубине двора.

Антуан стоял около больного и машинально взял его за руку. Прикосновение к влажной ладони, к горячей руке всегда вызывало в нем невольное волнение.

— Где живут твои родители, малыш?

Младший перевел на старшего усталый взгляд:

— Робер!

— У нас нет родителей. — И после короткой паузы прибавил: — Мы живем на улице Вернейль.

— Ни отца, ни матери?

— Нет.

— А дед или бабушка?

— Никого нет.

Выражение лица у мальчика было совершенно серьезное, взгляд вполне искренний; никакого желания разжалобить или хотя бы заинтересовать, ни малейшего оттенка грусти. Зато удивление Антуана могло показаться ребяческим.

— Сколько тебе лет?

— Пятнадцать.

— А ему?

— Тринадцать с половиной.

"Черт бы их побрал! — подумал Антуан. — Уже без четверти час! Позвонить Филипу. Позавтракать. Зайти к отцу. И успеть вернуться в предместье Сент-Оноре до приема… Выбрали как раз подходящий денек!"

— Ну хорошо! — сказал он внезапно. — Пойдем, я посмотрю.

И чтобы не отвечать на радостный, но ничуть не удивленный взгляд Робера, прошел вперед, вынул ключ, открыл дверь своей квартиры в нижнем этаже и провел мальчиков через переднюю в кабинет.

В дверях кухни показался Леон.

— Леон, подождите подавать… А ты сними-ка все это, да поживее. Брат поможет тебе. Осторожнее… Так, подойди поближе.

Из-под белья, довольно чистого, показалась худенькая рука. Над самой кистью ясно выделялась поверхностная опухоль, под которой, по-видимому, уже скопился гной. Антуан, не думая больше о времени, положил палец на самый нарыв; затем двумя пальцами другой руки слегка надавил на край опухоли. Так: он ясно почувствовал, как под его указательным пальцем переместился гной.