Бывают ситуации, когда дети злятся, но знают, что не могут открыто демонстрировать свои чувства. Я хочу научить их безопасным способам выражения эмоций. Как уже говорилось ранее, ребенок должен сначала распознать чувство – понять, что он злится. Он должен познакомиться со своим гневом. Он должен принять свой гнев как норму, сказав себе: «Я зол, и это нормально». А затем он должен выбрать путь выражения своего негодования. Если нет возможности открыто показать недовольство, существует множество безопасных путей избавиться от негативной энергии гнева. Можно сказать друзьям, что взбешен, описать свой гнев, вспомнить все злые слова или нарисовать свое раздражение карандашом, красками или чем придется. Ребенок может мять или размазывать куски глины, пластилина или игрового теста, рвать на мелкие кусочки или комкать газеты, топтать и расплющивать ногами жестянки, прыгать, пинать подушку, бить кровать теннисной ракеткой, носиться кругами, орать на диванную подушку, кричать в душе или со всей силы скрутить полотенце. Мы составляем список возможных действий в моем кабинете и даже пытаемся некоторые из них выполнить. И нередко дети получают задание поэкспериментировать дома и описать мне результаты.

Я попросила шестнадцатилетнюю девушку, регулярно вступавшую в ужасные перепалки с матерью, записать ход каждой ссоры, чтобы мне было ясно, как часто они случаются. Она рассказала, что после одного из инцидентов убежала в свою комнату и, содрогаясь от обиды, сделала запись в дневнике, который я ей дала. Внезапно девушка поняла, что ярость рассеялась, а гнев исчез. Прежде негодование мучило ее по нескольку часов, а то и дней.

Шестилетний Кевин ретрофлексировал свой гнев, буквально набрасываясь на себя и приводя в негодность свои вещи. Он никогда даже не задумывался, что он злится. Кевин жил в семейном приюте и за завесой ретрофлексивного поведения скрывал целый клубок эмоций в диапазоне от горя до бешенства из-за того, что от него отказались родители. Когда в процессе нашей работы у мальчика появилось чувство самоподдержки, мы начали разбираться с этими эмоциями. В его голове уже сложился неблагоприятный стереотип, чтобы по любому поводу направлять свою злость против самого себя. Поэтому мне нужно было не только помочь Кевину раскрыть глубоко спрятанные чувства, но и научить его правильно справляться с повседневным недовольством. Прежде чем копнуть глубже, мы начали работать с эмоциями, лежащими на поверхности.

Однажды во время занятия с глиной я попросила Кевина рассказать о других детях из школы. При упоминании имени одного из ребят тело и голос мальчика заметно напрягались. Очень мягко я поинтересовалась, не обижал ли его когда-нибудь этот приятель. Но Кевин, как обычно, отрицал любые обиды. Тогда я спросила, не делал ли когда-нибудь этот мальчик что-то, что не нравилось ему. Я поняла, что выражение «не нравится» таким детям, как Кевин, кажется безопаснее, чем слова «злость» и «бешенство». Мальчик кивнул и объяснил, что иногда этот парень дразнил его из-за пребывания в приюте. Я спросила Кевина о его реакции. Но он покачал головой и ответил: «Не знаю». Я вылепила большой шар из глины и обратилась к мальчику: «Давай представим, что твой приятель сидит на этой глиняной скале. Что ты скажешь ему?» «Не знаю», – был ответ. «Ну, хорошо, – сказала я, – зато я знаю, что хотела бы ему сказать». Я бы сказала: «Мне не нравится, когда ты дразнишь моего друга Кевина! Это бесит меня!» Кевин захихикал, а я начала громить глину кулаком, приговаривая: «Как бы мне хотелось врезать тебе за то, что ты обижаешь моего друга».

Кевин засмеялся громче. (Он вообще редко улыбался, а смеялся и того реже.) Я предложила ему попробовать, и мальчик неуверенно стукнул по глине. Мне пришлось еще раз напомнить, что мы бы никогда не сделали такого в реальности, что перед нами всего лишь глина, а тот парень даже не знает о происходящем в моем кабинете. Я предложила продолжить вместе, и мы вдвоем начали крушить глину под непрерывный смех Кевина. Вскоре мы вместе разговаривали с нашим воображаемым противником. Я сказала Кевину, что любую ярость или негодование – все равно в чей адрес – всегда можно выместить, избивая подушку или молотя по кровати. Его приемная мать заметила, что мальчик продолжал делать это каждый день после школы в течение долгого времени, но прекратил самоистязание и перестал ломать вещи.

К своим шести годам Кевин познал все тяготы жизни. Предательство родителей и физические издевательства глубоко травмировали мальчика. Он многократно демонстрировал признаки нежелания жить, будто считая, что не имеет право на существование. Живая часть его личности ощущала жесточайшую, пугающую его самого ярость. В процессе работы я поняла, что смогу показать ему некоторые приемы, помогающие справиться с вызывающими страх чувствами, к которым относилось даже незначительное недовольство. Когда нам удалось направить агрессию Кевина по безопасному руслу, у него начало укрепляться чувство «Я». На каждой сессии мальчик продолжал работать с проявлениями злобы в своей повседневной жизни. Гнев изливался в игре с куклами, на занятиях с глиной, в рассказанных историях и песочных сценках. Одновременно в процессе проективной работы мальчик овладевал своими бурными эмоциями, ощущая принятие с моей стороны. Его чувства наконец были оценены и признаны. С каждым новым высказыванием о себе он ощущал прилив внутренних сил и укрепление своего «Я». Вскоре, по моей просьбе, он нашел в себе силы разыграть с куклами эпизоды перенесенного им физического насилия и сцены отказа от него родителей. Постепенно, небольшими фрагментами, начали проявляться другие эмоции, связанные с пережитой травмой: тоска, одиночество, чувство собственной ничтожности и ненужности. Дети, пережившие физические травмы или брошенные родителями, как правило, считают себя виновными, ощущают себя плохими и никчемными. Скоро Кевин обрел достаточно сил, чтобы эффективно справляться с плохим самочувствием и чтобы начать учиться тому, как стать более уверенным и самодостаточным.

Выражение эмоций небольшими порциями – это краеугольный камень детской терапии. Ребенок приходит в кабинет психолога с единственным другом и защитником – своим сопротивлением. По мере того как растет его доверие ко мне и его внутренняя самоподдержка, он может решиться приоткрыть свою защиту, пойти на риск и показать собственную ранимость. Мы регулярно сталкиваемся с сопротивлением в ходе терапевтического процесса. Двери в мир ребенка чуть-чуть приоткрываются, а затем вновь захлопываются. И каждый раз возникающий барьер – это признак прогресса. Ребенок будто говорит: «На сегодня мне достаточно. Продолжим позже». И движение действительно продолжается, только чуть-чуть попозже.

Девятилетний Билли направлял свой гнев на что ни попадя. Его послали ко мне из школы в связи с его ужасным поведением: мальчик дрался на уроках, на площадке и регулярно ломал что-нибудь в классной комнате. Отец Билли служил во флоте, и семья постоянно переезжала. Фактически мальчик ни разу не провел весь учебный год в одной и той же школе. На первой же совместной сессии стало ясно, что вся семья испытывает серьезные трудности. Мать была заметно подавлена. Отец вообще не признавал существования проблемы. Младшая сестренка не присутствовала на занятии, но позже стало известно, что она страдает от экземы, астмы и регулярно просыпается в мокрой постели. К Билли было привлечено больше всего внимания, поэтому к терапевту привели только его. Родители отказались от разговоров со мной или семейных сессий и хотели только, чтобы я «подействовала» на Билли.

Я не отказываюсь работать с ребенком, даже если видно, что помощь нужна всей семье. У Билли уже сложилась система убеждений на свой счет, а выбранные им способы выживания истощали его психику. Раз его родители изъявили желание привести его к психотерапевту, я решила помочь ему стать как можно более сильным.

На первой сессии Билли съежился в уголке дивана, слушая, как родители громко составляли список жалоб на его поведение. Для меня особенно важно, чтобы ребенок присутствовал на первом занятии и мог слышать все, что говорят о нем его близкие. Я хочу, чтобы он знал все то, что знаю я. Это мой первый шанс наладить контакт с клиентом и дать ему понять, что, даже выслушав родителей, я с вниманием и уважением отношусь к его точке зрения. Для меня это еще и возможность начать изменение его позиции с ощущения «приведенного» или даже «загнанного силой» к терапевту на установку человека, сделавшего выбор и несущего ответственность за посещение моего кабинета. Слушая родителей, я часто встречалась с Билли глазами, спрашивая, согласен ли он с тем, что о нем говорят. Мальчик пожимал плечами и говорил: «Не знаю», – а я улыбалась ему и продолжала разговор с родителями. В конце сессии мы провели с Билли пять минут наедине. Я поведала ему о том, как работаю с детьми, и показала свой кабинет, а он согласился несколько раз прийти на мои занятия.