— Здесь сбой ликвидируют, а что Габриелян будет делать? Крепкое перышко вы ему вставили, Андрей Алексеевич. И правильно сделали.
— Куда уж правильнее, — очнулась вдруг от дремы и таинственной отрешенности Нателла Константиновна. — Прикатили — и бац! Особое мнение. Такие мы передовые и сознательные. Прометеи текущего момента. Теперь Габриелян нам тоже подложит свинью в рабочем порядке и будет абсолютно прав.
— Ты рассуждаешь как женщина, Нателла.
— А я и есть женщина, Васенька. И многие мужчины это, кстати, замечают. Кроме тебя, конечно. Ты у нас живешь будущим и потому довольствуешься малым в настоящем. В принципе это драгоценное качество. Жаль, что отсталые современные женщины не понимают благородства душ перспективщиков, а жены часто бросают их на произвол судьбы.
— Моя не бросит.
— Славу богу. Хоть один воспитал. Приохотил к чтению научной фантастики и отучил от таких семейных тривиальностей, как приготовление обедов и стирка мужских рубашек.
Нателла, зная силу своей женской привлекательности, говорила с Шевлягиным бархатистым, без ноток сомнения голосом, каким говорят красивые женщины со всеми мужчинами на свете.
— Выпускаешь коготки, — усмехнулся Шевлягин. — А тебе не кажется, Нателлочка, что столь глубокое знание частностей семейной жизни может дорого обернуться? Учти, мужчины не любят многоопытных женщин, да еще с развитым критическим мышлением.
— А я наивного в мужья не возьму. Подожду многоопытного и критически мыслящего… Не надо нам было писать особое мнение.
— Да как же мы могли молчать, если Габриелян разворотил на Заборском заводе яму еще почище той, что экскаватор на шоссе. Как мы могли молчать!
— А так, — с непонятной женской логикой отпарировала Липченко. — Ты в облаках не витай. Как нам приходится проекты делать? Получаем заказ и начинаем перетряхивать архивы, искать унифицированные узлы…
— Найдем и лепим старье друг к другу.
— Лепим. А что делать, если сроки поджимают, если изготовитель начинает из чертежей выкидывать микронные точности, потому что у него с этими точностями оборудование не справится. Затем поставщики комплектующего оборудования начинают поджимать. Таких моторов нет, таких датчиков промышленность вообще не освоила, таких подшипников никто и в глаза не видывал. Твои полеты перспективной конструкторской мысли выгод ОКБ пока не приносят.
— Но мы же конструкторы…
— Чертежники мы, а не конструкторы. Кто с нами считается? Мы можем предусмотреть в проекте регулировку по реле максимального тока, а у заказчика с такой регулировкой наладчики не управляются.
Андрей Алексеевич не вмешивался в спор, разгоревшийся между подчиненными. Это было бесполезно. Шевлягина и Липченко разделяла психологическая несовместимость, неконгруэнтность, как сейчас модно говорить, характеров.
Готовцев слушал перепалку и думал, что женщины всегда находят иные ценности, чем мужчины. Даже в производственной деятельности. На земле наверняка случился величайшее несчастье, если мужчины вдруг начнут понимать женщин. Стремление понять женщину всегда являлось для мужчины не только своего рода допингом, но порой и смыслом всей жизни. Непостижимость женского характера, как добрая закваска, передается от одного мужского поколения к другому, бродит в их разгоряченных и самолюбивых душах, подстегивая как кнутиком энергию и инициативу и побуждая порой на такие действия и смелые поступки, на какие они не отважились бы в сугубо мужском обществе. Правы умудренные завидным знанием женской психологии французы, утвердившие мудрость «ищите женщину».
В том, что говорил Шевлягин, защищая начальника ОКБ, подписавшего приемный акт с «особым мнением», была доля правды, но не меньшая доля ее была и в земных, практических и трезвых рассуждениях Липченко. Как бы высоки и чисты ни были устремления человека, живет он не в вакууме, и технический прогресс тоже не лошадка, которую можно подстегнуть кнутиком. Габриелян «особого мнения» не простит. А аукнется это, в первую очередь, Нателле Липченко, для которой волжане делают по кооперации чертежи смазки и гидравлики.
— Не идеи, Васенька, теперь все умные, а вот с их реализацией дело обстоит хуже… Какой же ты дурачок, ей-богу.
— Какой уж есть. С таким характером родился, — обиженно буркнул Шевлягин.
— И тут ты тоже ошибаешься. У человека, к твоему сведению, три характера. Один он сам знает, другой тот, каким его люди представляют, а третий истинный. И только все вместе дают законченную картину… А свои идеи ты лучше в печку кинь!
Это уже было прямое оскорбление. Лицо Шевлягина начало бледнеть, и Готовцев, исподтишка наблюдавший в зеркало за спорщиками, понял, что пора прийти на помощь руководителю бюро перспективного проектирования.
— Это уже перебор, Нателла Константиновна. Это только в книгах консерваторы жгут прогрессивные проекты. В жизни за такое дело выдают строгачи. Иногда и с освобождением от занимаемой должности… Нам второй переулок налево. Да, возле того светофора. И с реальностью надо считаться, и на поводу мы не имеем права ходить. Такое вот у нас, други, замысловатое положение. Называется оно трудностями роста… Заборск для нас пройденный этап. Наша задача — автоматические станочные линии, а не какие-то там древние полуавтоматы.
Нателлу высадили первой на проспекте. Прощаясь с попутчиками, она вдруг чмокнула в щеку начальника ОКБ. Шевлягин подивился вольности обращения подчиненной с руководителем, но сделал вид, что ничего не заметил. От взбалмошной Липченко можно было ожидать всего.
Затем такси остановилось в тихом замоскворецком дворике. Тонконогая девочка, игравшая в «классы», подбежала к машине и обрадованно поздоровалась с Андреем Алексеевичем.
На массивной, со старинными накладками, двери парадного было вырезано ножом «Андрей + Надя = Любовь». Буквы многократно закрашивались краской, но надпись проступала с упрямой отчетливостью.
— Случайно не про вас, Андрей Алексеевич?
— Случайно про меня, — улыбнулся Готовцев. — Школьное увлечение, увековеченное младшим братом, за что он получил хорошую взбучку… Где теперь эта Надя, понятия не имею, а монументальная надпись сохраняется. Что написано пером, того не вырубишь топором. Так гласит народная мудрость…
Шевлягин согласно кивнул и догадался, что Готовцев имел в виду не вырезанную на дверях парадного надпись, а «особое мнение» в акте приемки.
Глава 2. Дом
Неслышно открыв дверь, Андрей увидел мать. Она мыла тарелки возле кухонного стола. Ловкие движения оголенных по локоть рук, описывающие плавные полукружья, были такими знакомыми, что Андрею неодолимо захотелось, как прежде мальчишкой, подкрасться на цыпочках к матери, подставить голову под ее теплую, влажную руку и, повернув вверх лицо, встретиться с родными, все понимающими материнскими глазами.
Но теперь он был взрослым, потяжелевшим и под первым же его шагом предательски скрипнул паркет.
— Андрюша!.. А мы тебя ко вторнику, дожидаемся.
— Удалось освободиться пораньше. Да и по дому соскучился… Привез тебе роскошный подарок. Потрясающее сочетание сибирской экзотики с высшим достижением швейного искусства.
Пыжиковые домашние туфли были легки до невесомости и пушисты, как маленький котенок. Белые ромбики меха, положенные на коричневый фон и прошитые цветной тесьмой, расписывали пыжик затейливым орнаментом.
— Ой, какие теплые! И мягкие… Как раз по моим ногам. Спасибо, Андрюша.
— Отцу в подарок копченые сиги.
Андрей вытащил из чемодана увесистый сверток и выразительно покачал его на руке.
— Спрячь в холодильник. Невероятная вкуснотища на фоне хека и спинок минтая. Широко там живут люди, мама. Простор, красота такая, что голова кружится… Что у нас за разгром?
— Ремонтируемся, Андрюшенька, — со вздохом ответила мать и вытерла руки полотенцем. — Окаянное дело. Все вверх ногами, и голова кругом идет. Хотела до вторника в твоей комнате управиться, а ты вот прикатил. Придется потерпеть день-другой, притулиться к брату.