Даже в изгнании последние из уцелевших подверглись преследованиям — глава хорватского государства, Анте Павелич, был нашпигован пулями в Аргентине, я сам, повсюду преследуемый, едва избежал многократных попыток похищения и убийства.

Тем не менее, им по сей день не удалось уничтожить меня. Я жив. Я существую. Значит, я ещё могу предоставить свидетельства, представляющие определённый исторический интерес. Я близко знал Гитлера, я знал, каким он был на самом деле, то, что он думал, чего хотел, его намерения, пристрастия, его настроения, предпочтения, мечты. Хорошо я знал и Муссолини, столь переменчивого с его латинской пылкостью, с его сарказмом, с его страстями, слабостями и порывами, также бывшего чрезвычайно интересным человеком.

Если бы ещё существовали объективные историки, я должен был бы представлять для них довольно ценного живого свидетеля. Кто из политических деятелей, переживших 1945 г., лучше знал Гитлера или Муссолини? Кто точнее меня может рассказать, какими они были на самом деле, что они представляли собой как обычные люди?

Однако у меня есть лишь одно право — молчать.

Даже в своей собственной стране.

Невозможно даже представить себе — и это спустя двадцать пять лет! — чтобы мне позволили опубликовать в Бельгии работу о своей политической деятельности.

А ведь до войны я возглавлял оппозицию в своей стране и был вождем движения рексистов, законного движения, которому с соблюдением всех норм всеобщего избирательного права удалось добиться поддержки широких политических масс и сотен тысяч избирателей.

В годы Второй мировой войны, в течение четырех лет я командовал бельгийскими добровольцами на Восточном фронте, число которых пятнадцатикратно превосходило количество наших соотечественников, сражавшихся на стороне англичан. Героизм моих солдат неоспорим. Тысячи из них отдали свои жизни. И отдали они их не только за Европу, но, главным образом и прежде всего, ради спасения своей страны, ради её грядущего возрождения.

Однако для нас закрыта всякая возможность объяснить нашему народу, в чём состояла политическая деятельность РЕКСа до 1941 г. и его военная активность после 1941 г. Особым законом мне строго запрещено опубликовать хотя бы строчку там, в Бельгии. Этот закон запрещает продажу и распространение любых книг, которые я мог бы написать на эту тему! Демократия? Диалог? В течение четверти века бельгийцы имеют возможность слышать только одну сторону. Что же до другой стороны — представителем которой являюсь я! — бельгийское государство тратит все силы, чтобы заставить её замолчать.

В других странах не лучше. Во Франции моя книга «Кампания в России» была запрещена властями сразу после её выхода в свет.

Совсем недавно то же самое случилось и с моей книгой «Пылающие души». Это чисто духовная книга. Но, несмотря на это, она была изъята из оборота во Франции, и это спустя двадцать лет после прекращения моей политической деятельности!

Таким образом, под прицелом оказываются не только идеи отлученных авторов, но само их имя, которое подвергается неумолимому преследованию со стороны демократической инквизиции.

В Германии происходит то же самое.

Издатель моей книги «Die verlorene Legion», после её публикации стал объектом таких угроз, что спустя несколько дней после её выхода, был вынужден лично уничтожить тысячи экземпляров, приготовленных для распространения по книжным магазинам. Но рекордсменом здесь стала Швейцария, где полиция не просто конфисковала тысячи экземпляров моей книги «Сумятица 1940 года» спустя два дня после её выхода, но позаботилась и о том, чтобы в типографии под их наблюдением был уничтожен весь набор, дабы исключить всякую техническую возможность её переиздания.

Итак, издатель был швейцарцем! Типография была швейцарской! И если отдельные лица посчитали, что я опорочил их в своём тексте, они легко могли бы привлечь к суду моего издателя или меня самого. Само собой, никто не пожелал так рисковать!

Сложности возникают не только с книгами, но и с устными выступлениями. Я бросил вызов бельгийским властям, предложив им позволить мне объясниться с моим народом выступив в брюссельском «Дворце Спорта», или — всего лишь! — выдвинуть свою кандидатуру на выборах в Парламент. Пусть решение вынесет суверенный народ. Что может быть более демократичным? Министр юстиции лично заявил, что если я осмелюсь появиться в Брюсселе, то буду незамедлительно выслан из страны. Чтобы окончательно убедиться в том, что я никогда не вернусь в Бельгию, был придуман особый закон, названный Lex Degrelliana, продлевающий на десять лет истекший к тому времени срок моего изгнания! Но как тогда люди могут оценить факты и намерения, составить своё мнение?… Как в этой путанице молодые смогут отличить истину от лжи, если учесть, что Европа до 1940 г. не была чем-то единым целым? Напротив, каждая страна имела свои особенности. И каждый «фашизм» развивался по-своему.

К примеру, итальянский фашизм существенно отличался от немецкого национал-социализма. Так, в социальном плане немцы занимали более решительные позиции, и, напротив, в отличие от немцев, итальянский фашизм не был по сути своей юдофобским. Ему скорее была близка христианская направленность. Точно также он был более консервативен. Гитлер уничтожил последние останки Империи Гогенцоллеров, тогда как Муссолини, хотя и с видимым неудовольствием, продолжал следовать за плюмажем полуметровой высоты, реющим над беззубым личиком короля Виктора-Эммануила.

Более того, фашисты могли выступить как за Гитлера, так и против него. Муссолини был прежде всего националистом. После убийства австрийского канцлера Дольфуса в 1934 г., он сосредоточил несколько дивизий на границах Райха. В глубине души, он недолюбливал Гитлера. Он не доверял ему.

— Будьте осторожны! Особенно по отношению к Риббентропу! — неоднократно твердил он мне.

Создание Оси Рим-Берлин было вызвано в основном оплошностями и провокациями со стороны жёлтой прессы и амбициозных, отставных политиканов типа парижского горохового шута Поль-Бонкура, потасканного донжуана с набережных Женевы, лощёной жерди из Лондона Энтони Идена и, в первую очередь, Черчилля. Мне доводилось встречать его в Палате Общин в то время, когда он совершенно не пользовался там доверием и уважением. Почти никто не обращал внимание на этого типа с кривыми зубами и обвислыми щеками разжиревшего бульдога, отличавшегося крайней желчностью в те моменты, когда он был трезв (что, впрочем, случалось крайне редко). Только война могла дать ему последний шанс, чтобы прийти к власти. И он остервенело уцепился за этот шанс.

Муссолини, вплоть до своего убийства в апреле 1945 г. в глубине души сохранял антинемецкие и антигитлеровские настроения, несмотря на то, что Гитлер неоднократно предоставлял ему свидетельства своей дружбы. Чёрные глаза, блестящие как агат, череп, гладкий как мрамор крестильной купели, осанка как у дирижера духового оркестра, казалось, он был рождён для демонстрации своего превосходства. По правде говоря, Муссолини здорово бесило то, что Гитлер имел в своём распоряжении лучший человеческий материал (серьёзный, дисциплинированный немецкий народ, не слишком склонный требовать объяснений), нежели тот, который достался ему (очаровательные итальянцы, охотно критикующие всё и вся, ветреные, как кувыркающийся в небе звонкоголосый жаворонок, при каждом порыве ветра меняющий направление своего полёта). Это недовольство незаметно переросло в странный комплекс неполноценности, только усиливающийся по мере новых побед, одерживаемых Гитлером, который вплоть до конца 1943 г., несмотря на исключительную рискованность своих начинаний, неизменно одерживал победу. Муссолини же, хотя и был превосходным главой государства, в отличие от Гитлера был наделён не большим талантом военачальника, чем деревенский полицейский.

Короче говоря, Муссолини и Гитлер были очень разными людьми.

Итальянцы и немцы тоже были разными народами.

Доктрины фашизма и национал-социализм также имели немало отличий.