Видать, опять на петуха стих напал поговорками говорить. Ваня повернулся вместе с фонариком в его сторону, осветив жёлтый глаз.

— Куда вести? — задал Ваня глупый вопрос.

— Куда!? Хотя бы в Китеж–град… — брякнул в ответ Перкун.

— Ку–уда!? — воскликнули в три голоса Ваня, Шишок и Василиса Гордеевна.

А Перкун тут говорит:

— Я, конечно, не знаю… Но на одной из карт дядьки Водовика указан этот город… Я в Казанском вокзале, после того как домовики‑то разодрались да дрыхли без задних ног, утром встал с петухами и от нечего делать изучал карты, там ведь не только немецкие карты были, а и наши, старинные…

— Помню, — сказал Ваня, он ещё наутро хотел спросить, что петух такого интересного нашёл в этих картах, да забыл, столько всего на них потом навалилось…

А Шишок заорал не своим голосом:

— Где карты, хозяин?

Ваня сбросил с плеч котомку, вывалил содержимое на стол, выпал и тубус. Шишок дрожащими руками раскрыл его — вытащил карты. Тут и Василиса Гордеевна ожила, на ноги вскочила и живо зажгла керосиновую лампу, дескать, электричество отрезали, теперь вот и такая лампа сгодилась. Шишок отшвырнул планы, испещрённые немецкими буквами, осталось две карты, нарисованные на телячьей коже, и одна берестяная трубочка, на первых двух почти все названия смыло речной водой, на одной только Киев сохранился, а на второй — Владимир…

— Не те, — прохрипел Перкун. — И показал на берестяную трубочку, вот, дескать, та.

— Берёсто! — воскликнула бабушка Василиса Гордеевна.

Расправили жёсткую карту, на ней слова были не чернилами писаны, а вырезаны, так же как на камне. Четыре головы, одновременно склонившись над берестяной картой, стукнулись лбами, Ване хорошо досталось от железного клюва. Он один конец берёсты держал, чтоб не скручивался, бабушка Василиса Гордеевна — другой, и все искали Китеж–град. А пока Ваня докладывал бабушке о том, что Водовик про этот град рассказывал, дескать, не на дне озера он, а в невидимом кругу…

— Вот Китеж! — победоносно ткнул в город Перкун. Шишок заорал:

— Хозяин, линейку и ручку, живо!

Ваня в мгновение ока отыскал свой больнично-школьный рюкзачок, за ненадобностью закинутый на печку, вытащил из пенала линейку с ручкой и подал домовику. А тот стал мерить, сколько до Китеж-града от Новгорода, потом от Ростова Великого, от Мурома… Нашел на берёсте их старинный город, от него отмерил… Записал результаты измерений на обороте немецкой карты, почесал в голове…

— Ну что?! — воскликнул в нетерпении Перкун.

— А что ж, — ответствовал Шишок, — понятно теперь, куда нам лететь…

— Лететь? — воскликнул Ваня. — Как лететь?! На чём лететь?

— Как да на чём — в избе и полетим…

— Как это — в избе? — поразился мальчик. Всякого он навидался с тех пор, как покинул инфекционную больницу, но такого!

— За кого ты Шишка держишь, хозяин?! — говорил обиженно домовик. — Фашистский самолёт со дна реки в небо поднял, а родную избу — не подыму… Да ещё Василиса Гордеевна подмогнёт… Как, Василиса Гордеевна, справимся?.. Спроворим вдвоём‑то?..

Василиса Гордеевна, оживавшая с каждой минутой, тут вовсе оживилась:

— А как не спроворим!.. Спроворим!

Бабушка с Шишком отошли тут в сторонку и стали о чём‑то шушукаться… А за окном при свете месяца видать: машина с железной бабой уж сюда ползёт… Страшная баба висит–раскачивается…

— Давайте–ко все на чердак! — скомандовала Василиса Гордеевна. Живо выметнулись в сени, приставили лесенку — и, освещая дорогу лампой, полезли один за другим, а Перкун на своих крыльях взлетел. Василиса Гордеевна тут схлопала себя руками по бокам:

— Ой, а Мекеша‑то! Вовсе про козла забыли…

— Я сбегаю! — вызвался Ваня. И бегом в сарай, осветил фонариком: Мекеша, бедняга, за пианино забился. Еле его Ваня оттуда за рога выволок, к дому потащил — а глупый козёл ещё и упирается, мальчик тогда уговаривать его стал, дескать, чего упираешься, дескать, железная баба сейчас как наподдаст, весь дух из тебя вышибет… Мекеша вроде понял — попрыгал, по ступенькам до сеней добрались. А на чердак‑то как с козлищем?

— Бабаня! — закричал мальчик, освещая фонариком чердачную дыру. Шишок высунулся в отверстие, слетел по лестничным перекладинам — и заставил ведь Мекешу на чердак подняться, только под зад его подталкивать пришлось.

Собрались все у чердачного оконца — а гусеничная машина уж пристроилась возле дома, наметилась…

Василиса Гордеевна сунула тут Ване керосиновую лампу и вдруг завертелась вкруг себя, как юла, платок слетел, волосы растрепались, и вначале шепотком зашептала бабушка Василиса Гордеевна, а после криком закричала:

— Встану я, раба божия Василиса, и пойду в чистое поле под восточную сторону! Навстречу мне четыре брата, четыре Ветра буйных. Первый брат — Ветер Западный, второй брат — Полуночный Ветер, третий брат — Ветер Полуденный и четвёртый брат — Восточный Ветер. Откуда вы, четыре брата, четыре Ветра буйных, идёте? куда пошли? — Пошли мы в чистые поля, в широкие раздолья, растрясать снега белые, заметать леса порубленные, вьюжить земли вспаханные. — Подите вы, Ветры буйные, на восточную сторону, подымите вы избу серую, деревенскую, понесите выше леса стоячего, выше облака ходячего!

А возле ворот раскачивается железная баба, с посвистом качается — вот–вот ударит…

И вдруг гул пошёл, задрожали бревенчатые стены, пол заходил под ногами — Ваня выглянул в окошко, и показалось ему, что адская машина со своей цепной бабой ударила в бревенчатую стену… Изба вся сотряслась… Неужто конец им пришёл?.. Опять размахнулось там внизу чугунное страшилище… Но что это?! Вроде как меньше стала гусеничная машина со своей висой круглоголовой… Да ведь это изба выпросталась из земли–матушки, снялась с места и кверху подымается… И всё меньше, меньше становится порушливая машина с бой–бабой… И увидел Ваня внизу, где изба стояла, пустую яму, а на краю ямы — машина. Черноголовая баба висит, раскачивается по инерции, не может остановиться… Раскачалась — и бух, в яму сверзилась и машину за собой утащила!

— Ур–ра! — закричал Шишок, высунувший голову в окошко.

— Ур–ра! — заорали все вместе.

А изба летит по небу, хоть бы ты что!

— Рази печку затопить? — говорит вдруг бабушка Василиса Гордеевна. — Давно не топила… Изба‑то вся выстыла!

— А дрова есть? — спрашивает с некоторым испугом Ваня.

— Да есть, — говорит бабушка. — Не бойся — не пошлю тебя вниз за дровами!..

И все хохочут в четыре глотки. Даже Мекеша заблеял.

Слезла Василиса Гордеевна с чердака — пошла печку топить. Перкун высунулся в чердачное оконце — у избы птичья голова выросла… Конечно, как тут не лететь! Мекеша же пристроился у тёплой печной трубы и задремал. Летит изба, из трубы дым валит, бабушка Василиса Гордеевна в печке кочегарит… А Ваня спрашивает домовика:

— А пустят ли нас, Шишок, в Китеж‑то–град? Говорил ведь Водовик, что туда только праведников берут, а какие же мы праведники?

Шишок беззаботно машет рукой:

— Ещё как пустят! Перкун у нас — божья птица, это раз, ты — дитё, дети — все праведники, это два…

Ваня насчёт того, что все дети — праведники, сильно сомневался, но перечить не стал… А Шишок, загнув два пальца, продолжал:

— Теперь я… Летим мы куда? В город. В городе стоят дома, а какой дом без домовика? Думаю, домовик всегда ко двору придётся… Это — будет три.

— А бабушка? — забеспокоился Ваня.

— А что бабушка? Ну да, шептунья, но вреда никому не сделала, за это я ручаюсь! А сколь народу на ноги поставила, особливо в войну! О Василисе Гордеевне ничуть не беспокоюсь, а вот Мекеша…

— А что Мекеша? — удивился теперь Ваня.

— Дак козёл‑то — не из чистых зверей будет… Но с другой стороны, неужто праведники коз не держат? А где козы, там и козлы… Ну а ежели что, ежели не пустят нас — так места на земле много, вон, как Анфиса Гордеевна, в глухом лесу опустимся да и станем жить. С лешаками дружбу заведём…

— По соседству с Цмоком? — спросил Ваня.