Даже знаменитый Шекспировский театр, выстроенный из красного кирпича, своими кубическими формами начала двадцатого века, в стиле модерн, похож на вологодский драматический театр. Но главное — это, по всей вероятности, ощущение погруженности в старину, бережно здесь сохраняемую. Мы, российские граждане, имеем все основания гордиться своим великим русским театром. Но и Шекспировский театр, обладающий такими же глубокими традициями и корнями, как наше театральное искусство, произвел на меня огромное впечатление. Это было красочное и поистине волшебное зрелище, совсем не похожее на постановки «Сна в летнюю ночь» в России. Иначе звучал текст пьесы — в переводе он написан на современном русском языке. Тот текст жил в своем языке, в своей культуре, в европейском контексте эпохи Возрождения! Несмотря на блестящие переводы пьес Шекспира, наши замечательные переводчики все же не смогли до конца передать дух того времени, общекультурный фон его произведений, но главное язык его героев. И, наверное, никто не смог бы. Я говорю это со знанием дела, поскольку прочла все трагедии, комедии и сонеты Шекспира по-английски и по-русски в разных переводах и неоднократно. И поэтому могу утверждать, что даже те переводы, что существуют, важны для нас и необходимы, чтобы мы могли знать, на какой почве выросла европейская культура, что дала она миру и нам.

В Оксфордшире находится церковь святого Мартина. Нас приглашали на службу и проповедь в эту церковь, а поскольку был воскресный день, желающие могли подойти к святому причастию. И я помню длинную вереницу празднично, по воскресному одетых людей, поднимавшихся на подиум перед алтарем храма. Они принимали из рук священника в белых одеждах тонкие облатки из муки и воды и ложку красного сладкого вина, символизирующие кровь и плоть Господни. На кладбище возле церкви, у подножия башни фамильного замка расположена скромная могила Сэра Уинстона Черчилля и его жены Леди Клементины Черчилль. Здесь же похоронены отец и мать Сэра Черчилля. Прямо на земле в сером мраморном квадрате лежит более светлая плита, на которой высечены имена Сэра и Леди Уинстон, даты их рождения и ухода из жизни. И больше ничего! Только два скромных маленьких букетика свежих полевых цветов. Это место всегда открыто для посещения. Туда приходят благодарные потомки вспомнить всеми уважаемого и почитаемого бывшего премьер-министра страны, а также одного из самых крупных и успешных политиков в мировой истории XX века.

В Англии подтвердились некоторые мои книжные знания о ней и ее культуре, но что-то оказалось совсем не таким, как я себе представляла. Подтвердилось бережное отношение англичан к традициям своего народа, к его привычкам, и неприязненное отношение к иностранцам. Устои и традиции здесь — это святое. И мы наблюдали сохранение этих традиций в размеренном распорядке жизни, традиционном питании, почтительном отношении к собственности, серьезном отношении к учебе и к труду, уважении к политическим институтам и лидерам страны, уважении к вере и толерантности к другим вероисповеданиям. Иностранцев, однако, здесь не любят, особенно тех, кто приехал на постоянное место жительства. А вот представление о сдержанности и холодности англичан было опровергнуто полностью. Современные англичане открыты, искренни во всех проявлениях чувств, очень любят повеселиться, регулярно ходят в пабы пить пиво, петь застольные песни и танцевать.

Нас вывозили на симфонический концерт под открытым небом. Что за чудо был этот концерт! Мы выехали за город, расположились прямо на траве, на высоком берегу какого-то озерца, где в чистом поле, у самой воды стояла ракушка эстрады, с оркестром. На концерт собралась масса народу. Люди приехали на машинах и в автобусах с дачными столиками и полотняными креслами, или просто со скатертями, расстелили их на земле и расставили пластиковую посуду с простым угощением — легким вином, бутербродами и фруктами. Место было огорожено протянутым вокруг лужайки канатом, куда можно было пройти только по билетам. Но и за этой своеобразной оградой все было слышно и видно. Предусмотрительные организаторы привезли с десяток кабинок платных био туалетов, расставив их в отдалении. Народ собрался часов в семь, но концерт начали, когда стало смеркаться, так что все успели поесть, выпить и прийти в благодушное настроение. Когда заиграла музыка, стало совсем темно, видна была лишь, освещенная софитами эстрада. Оркестр играл классические, но веселые мелодии, в которых музыкальные всплески сопровождались фейерверками! Такое соединение прекрасных звуков с яркими, рассыпающимися в темном небе цветными звездами, многократно усиливало воздействие музыки на людей, которые довольно громко восторгались происходящим, крича и аплодируя от восторга. Это был чудесный вечер, надолго оставшийся в моей памяти.

Памятными были еще два вечера, устроенные в нашу честь «Британским Советом». Первый вечер был посвящен России, поэтому гостей принимали мы, но оплачивал их все тот же «Британский Совет». С нашей стороны требовался небольшой концерт и русские закуски. Я организовала небольшой хор русской песни, который с большим успехом выступил перед нашими гостями. Кто-то из группы приготовил блины и что-то еще, кто-то читал стихи. Но главное к нам в гости пришли преподаватели Оксфорда и просто местные жители, которым хотелось увидеть нас и пообщаться с нами. Правда, в основном, это были люди старшего поколения, но только потому, что студенты были на летних каникулах.

Второй вечер был прощальным приемом «Британского Совета», который проводили в нашем студенческом кафе. Это был первый в моей жизни прием на высоком уровне. Столы расставили буквой «П», накрыли белоснежными накрахмаленными скатертями и сервировали по всем правилам, с множеством вилок, ложек и ножей вокруг каждого прибора. Сервировку украшали и разнообразили вазы с цветами и фруктами. За стулом каждого гостя стоял отдельный официант в смокинге, бабочке, белых перчатках и с салфеткой на согнутой в локте руке. Перед нами стояли закрытые бутылки с сухим вином и бокалы нескольких видов. Меня, как одну из лучших студенток, посадили рядом с председателем «Британского Совета», который вежливо со мной общался до начала ужина. И тут я слегка опозорилась. Перед тремя тарелками, стоявшими перед моим носом одна на другой, виднелась маленькая посудинка с салатом из креветок. Я четко знала все вилки и ножи, которыми надо пользоваться для рыбы и мяса, а также последовательность их использования, но среди них не было ничего для этого салата. Я совершенно растерялась, но на помощь мне пришел мой официант, он молча наклонился ко мне справа и, достав из-за посудинки маленькую ложку, передал ее мне. Утешало только то, что ее просто не было видно. Многим моим товарищам пришлось и того хуже!

Сначала все говорили «спичи», нас хвалили за усердие и хорошие знания английского языка, мы благодарили за незабываемую поездку и чудесную организацию учебы и приглашали всех в гости. В какой-то момент официанты откупорили вино, дали нескольким знатокам понюхать пробки, а затем вино. Нужно, чтобы вино не пахло пробкой. Затем знатоки вин дали знак, что все в порядке, можно наливать и началось англо-русское застолье, во время которого незаметно исчезли границы между странами, политические и экономические разногласия, и воцарились мир и дружба между народами! А это русскому человеку приятнее всего.

Ровно через месяц я вернулась домой. Когда я подходила к дому моя Маша гуляла во дворе. Я, было, бросилась к ней, но меня как будто что-то остановило. Передо мной стояла моя четырехлетняя дочка, серьезная, с плохо причесанными волосами, в плохо отглаженном платьице. У нее был такой заброшенный, такой несчастный вид, что у меня сердце зашлось. Она отчужденно, не узнавая, как-то сбоку посмотрела на меня, а затем спросила: «Ты, что ли моя мама?» «Да, я твоя мама», сквозь слезы выговорила я, и мы пошли домой. Дома я подняла ее на руки, прижала к себе, посадила на колени, целовала головку, плечики, шейку и шептала: «Деточка моя, никогда больше я от тебя не уеду, прости меня!» Я поняла тогда, что нельзя оставлять маленьких детей даже на месяц, они ощущают сиротство с такой остротой, о которой мы представления не имеем. Сергей говорил, что во время моего отсутствия Маша редко обо мне вспоминала. Но всякий раз, когда в небе пролетал самолет, она отрешенно говорила: «Вон, мама моя летит».