— Отдохни здесь, мой храбрый старый друг. И если ты останешься в этом платье хоть час, то Карл Стюарт, должно быть, очень беден. Ты побледнел, любезный Коулби, а ведь еще минуту назад лицо твое горело. Забудь слова Бакингема; на его безумные выходки никто не обращает внимания. Ты все больше бледнеешь. Успокойся, ты слишком взволнован нашей встречей. Сиди… Не вставай… Не благодари меня. Я приказываю тебе сидеть, пока я обойду эти помещения.

В знак покорности своему государю старик склонил голову и уже не поднял ее. Необычное оживление и волнение слишком потрясли его дух, так долго угнетаемый, и расстроенное здоровье. Возвратись обратно через полчаса со своими провожатыми, король нашел мертвое, уже остывшее тело Коулби; казалось, он спал глубоким сном. Король был потрясен. Прерывающимся голосом он приказал с честью похоронить ветерана в часовне Тауэра note 93 в хранил молчание до самого выхода из арсенала, где собралась вся его свита, к которой, привлеченные любопытством, присоединились еще несколько особ почтенной наружности.

— Это ужасно, — сказал наконец король. — Мы должны найти средство избавить от нужды и наградить верных наших слуг, иначе потомство нас проклянет.

— Об этом вы, ваше величество, несколько раз уже говорили в совете, — заметил Бакингем.

— Правда, Джордж, — ответил король. — Я смело могу сказать, что ни в чем не повинен, ибо уже много лет думаю об этом.

— Этот предмет достоин глубокого раздумья, — сказал Бакингем, — по, правда, с каждым годом задача становится все легче.

— Конечно, — заметил герцог Ормонд, — потому что число обездоленных уменьшается. Вот и бедный Коулби уже не будет бременем для короны.

— Вы слишком строги, милорд, — сказал король, — и должны уважать наши чувства. Не можете же вы предположить, что мы оставили бы этого несчастного в таком положении, если бы знали об этом?

— В таком случае, государь, — сказал герцог Ормонд, — ради бога, обратите взоры ваши, устремленные теперь с сожалением на мертвое тело старого друга, на других страждущих. В этой тюрьме томится доблестный старый воин, сэр Джефри Певерил Пик, который неустанно сражался всю войну и, кажется, последним во всей Англии сложил оружие. С ним томится и сын его; как говорят, он тоже одарен мужеством, умом и талантом. Вспомните также несчастный род Дерби… Ради бога, вмешайтесь в судьбу этих жертв, которых готова задушить гидра заговора; отгоните дьяволов, жаждущих лишить их жизни, и лишите всех надежд этих гарпий, что зарятся на их владения. Ровно через неделю отец и сын Певерилы должны предстать перед судом за преступления, в которых они виновны столько же — я говорю это — смело, — сколько любой из окружающих вас здесь людей. Ради бога, государь, позвольте нам надеяться, что, если предубежденные судьи вынесут им приговор, как было уже не раз, вы вступитесь наконец и защитите этих несчастных от кровожадности ненасытных палачей.

Король, казалось, и в самом деле был чрезвычайно смущен. Но между Бакингемом и Ормондом существовала постоянная и непримиримая вражда, и Джордж Вильерс тотчас поспешил отвратить от этого предмета благосклонное внимание короля.

— Всегда найдется тот, кому ваше величество сумеет оказать благодеяние, — сказал он, — пока при вас есть герцог Ормонд. Рукава его платья — старинного покроя; они так широки, что из них можно вытряхивать, когда захочется, разорившихся кавалеров — старых костлявых долговязых молодцов с красными от вина носами, плешивыми головами, — а также страшные рассказы о битвах при Эджхилле и Нейзби.

— Мои рукава, признаюсь, старинного покроя, — ответил Ормонд, глядя прямо в лицо Бакингему, — но я не прячу в них ни наемных убийц, ни разбойников, милорд, которые, я вижу, цепляются за полы модных камзолов.

— В нашем присутствии, милорд, это уж слишком, — заметил король.

— Нет, если я смогу доказать свою правоту, — сказал Ормонд. — Милорд, — продолжал он, обращаясь к Бакингему, — не угодно ли вам назвать человека, с которым вы говорили перед тем, как сойти на берег?

— Я ни с кем не говорил, — быстро ответил герцог. — Впрочем, я ошибся. Кто-то шепнул мне на ухо, что человек, которого я считал уехавшим из Лондона, все еще тут, в городе. С этим человеком у меня были дела.

— Не это ли был ваш посланец? — спросил Ормонд, указывая на стоявшего в толпе смуглого высокого человека, завернувшегося в плащ, в шляпе с широкими полями и с длинной шпагой на испанский манер, словом — на того самого полковника, которого Бакингем отправил задержать Кристиана.

Глаза Бакингема последовали за пальцем Ормонда, и он так густо покраснел, что король это заметил.

— Что это за новые проказы, Джордж? — спросил он. — Джентльмены, приведите этого человека. Клянусь честью, у негодяя свирепый вид. Послушай, приятель, кто ты такой? Если ты честный человек, то природа забыла написать это на твоем лице. Да знает ли его кто-нибудь из вас?

В нем все кричит о подлости врожденной.

Коль честен он — так, значит, плут прожженный!

— Его знают многие, государь, — ответил Ормонд, — и если он до сих пор не повешен и даже не закован в цепи, то это одно из многих доказательств, что мы живем под властью самого милосердного монарха в Европе.

— Черт побери! — вскричал король. — Кто этот человек, милорд? Ваша светлость говорит загадками, Бакингем краснеет, а этот негодяй молчит.

— Этот честный джентльмен, если угодно вашему величеству, — ответил герцог Ормонд, — чья скромность заставляет его молчать, хоть и не может заставить его покраснеть, есть не кто иной, как знаменитый полковник Блад, как он себя называет; совсем недавно в этом самом лондонском Тауэре он покушался похитить корону вашего величества.

— Такой подвиг не скоро забудешь, — сказал король. — Но то, что этот человек еще жив, служит столько же доказательством снисходительности вашей светлости, сколько моей.

— Должен признаться, государь, что я был в его руках, — ответил Ормонд, — и он бы убил меня, если бы решил прикончить на месте, а не повесить на Тайберне — спасибо ему за такую честь. Я бы давно уже был на том свете, сочти он меня достойным пули, ножа или еще чегонибудь, кроме петли. Посмотрите на него, государь! Если бы негодяй посмел, он бы в эту минуту сказал, как Калибан в пьесе: «Шаль, что я этого не сделал».

— Черт побери, — заметил король. — Его злодейская усмешка именно это, кажется, и выражает. Но он прощен мною, и вы, ваша светлость, тоже простили его.

— Строгость показалась мне неуместною, — ответил герцог Ормонд, — когда речь шла о моей собственной ничтожной жизни, после того как вашему величеству угодно было простить ему его более преступное и дерзкое покушение на вашу корону. Не могу понять только неслыханной наглости этого кровожадного разбойника, кто бы его сейчас ни поддерживал: как он осмелился показаться в Тауэре — месте, где было совершено одно из его злодейств, — и еще передо мною, чуть не ставшим жертвой другого его злодеяния?

— Впредь этого не случится, — сказал король. — Запомни, Блад, если ты осмелишься еще когда-нибудь появиться перед нами, как сейчас, я прикажу палачу отрезать тебе уши.

Блад поклонился и с бесстыдным спокойствием, делавшим честь его хладнокровию, ответил, что зашел в Тауэр случайно, поговорить с приятелем по важному делу.

— Его светлость герцог Бакингем, — добавил он, — знает, что у меня не было других намерений.

— Убирайся прочь, негодяй! — вскричал Бакингем, которому притязание полковника на знакомство с ним было так же неприятно, как городскому повесе, уличенному на людях и средь бела дня в тайных связях с подлецами и мерзавцами, участниками его ночных похождений. — Если ты осмелишься еще раз произнести мое имя, я велю бросить тебя в Темзу.

Получив такой отпор, полковник с бессовестною наглостью повернулся и спокойно пошел прочь. Все смотрели с изумлением на этого гнусного злодея, хорошо известного своими преступлениями и отчаянной храбростью. Некоторые даже пошли за ним следом, желая получше рассмотреть пресловутого полковника Блада, — так собираются птицы вокруг совы, если она вдруг появится при солнечном свете. Но подобно тому, как эти неразумные существа держатся на безопасном расстоянии от когтей и клюва птицы богини Минервы, так никто из тех, кто последовал за полковником, чтобы разглядеть его, как нечто зловещее, не решился обменяться с ним взглядом или хотя бы выдержать один из тех грозных, убийственных взоров, которыми он время от времени окидывал осмелившихся подойти поближе. Как испуганный, но угрюмый волк, что боится остановиться, но не хочет и удрать, дошел он до ворот Изменника, сел в ожидавшую его маленькую лодку и скрылся из глаз.