«Как каторжник влачит оковы за собой…»
Как каторжник влачит оковы за собой,
Так всюду я влачу среди моих скитаний
Весь ад моей души, весь мрак пережитой
И страх грядущего, и боль воспоминаний
Бывают дни, когда я жалок сам себе:
Так я беспомощен, так робок я, страдая,
Так мало сил во мне в лицо моей судьбе
Взглянуть без ужаса, очей не опуская…
Не за себя скорблю под жизненной грозой:
Не я один погиб, не находя исхода;
Скорблю, что я не мог всей страстью, всей душой
Служить тебе, печаль родимого народа!
Скорблю, что слабых сил беречь я не умел,
Что, полон святостью заветного стремленья,
Я не раздумывал, я не жил, — а горел,
Богатствами души соря без сожаленья;
И в дни, когда моя родная сторона
Полна уныния, смятенья и испуга, —
Чтоб в песне вылиться, душа моя должна
Красть редкие часы у жадного недуга.
И больно мне, что жизнь бесцельно догорит,
Что посреди бойцов — я не боец суровый,
А только стонущий, усталый инвалид,
Смотрящий с завистью на их венец терновый…
«Нет, муза, не зови!.. Не увлекай мечтами…»
Нет, муза, не зови!.. Не увлекай мечтами,
Не обещай венка в дали грядущих дней!..
Певец твой осужден, и жадными глазами
Повсюду смерть следит за жертвою своей…
Путь слишком был тяжел… Сомненья и тревоги
На части рвали грудь… Усталый пилигрим
Не вынес всех преград мучительной дороги
И гибнет, поражен недугом роковым…
А жить так хочется!.. Страна моя родная,
Когда б хоть для тебя я мог еще пожить!..
Как я б любил тебя, всю душу отдавая
На то, чтоб и других учить тебя любить!..
Как пел бы я тебя! С каким негодованьем
Громил твоих врагов!.. Твой пес сторожевой,
Я б жил одной тобой, дышал твоим дыханьем,
Горел твоим стыдом, болел твоей тоской!
Но — поздно!.. Смерть не ждет… Как туча грозовая,
Как вихрь несется смерть… В крови — палящий жар,
В бреду слабеет мысль, бессильно угасая…
Рази ж, скорей рази, губительный удар!..
«Дитя столицы, с юных дней…»
Дитя столицы, с юных дней
Он полюбил ее движенье,
И ленты газовых огней,
И шумных улиц оживленье.
Он полюбил гранит дворцов,
И с моря утром ветер влажный,
И перезвон колоколов,
И пароходов свист протяжный.
Он не жалел, что в вышине
Так бледно тусклых звезд мерцанье,
Что негде проливать весне
Своих цветов благоуханье;
Что негде птицам распевать,
Что всюду взор встречал границы, —
Он был поэт и мог летать
В своих мечтах быстрее птицы.
Он научился находить
Везде поэзию — в туманах,
В дождях, не устающих лить,
В киосках, клумбах и фонтанах
Поблекших городских садов,
В узорах инея зимою,
И в дымке хмурых облаков,
Зажженных [зимнею] зарею…
«Испытывал ли ты, что значит задыхаться…»
Испытывал ли ты, что значит задыхаться
И видеть над собой не глубину небес,
А звонкий свод тюрьмы, — и плакать, и метаться,
И рваться на простор — в поля, в тенистый лес?
Что значит с бешенством и жгучими слезами,
Остервенясь душой, как разъяренный зверь,
Пытаться оторвать изнывшими руками
Железною броней окованную дверь?
Я это испытал, — но был моей тюрьмою
Весь мир, огромный мир, раскинутый кругом.
О, сколько раз его горячею мечтою
Я облетал, томясь в безмолвии ночном!
Как жаждал я — чего? — не нахожу названья:
Нечеловечески величественных дел,
Нечеловечески тяжелого страданья, —
Лишь не делить с толпой пустой ее удел!..
С пылающим челом и влажными очами
Я отворял окно в дремавший чутко сад
И пил, и жадно пил прохладными волнами
С росистых цветников плывущий аромат.
И к звездам я взывал, чтоб тишиной своею
Смирила б эта ночь тревогу юных сил,
И уходил к пруду, в глубокую аллею,
И до рассвета в ней задумчиво бродил.
И, лишь дыханьем дня и солнцем отрезвленный,
Я возвращался вновь в покинутый мой дом,
И крепко засыпал, вконец изнеможенный,
Тяжелым, как недуг, и беспокойным сном.
Куда меня влекли неясные стремленья,
В какой безвестный мир, — постигнуть я не мог;
Но в эти ночи дум и страстного томленья
Ничтожных дел людских душой я был далек:
Мой дух негодовал на власть и цепи тела,
Он не хотел преград, он не хотел завес, —
И вечность целая в лицо мое глядела
Из звездной глубины сияющих небес!
«Червяк, раздавленный судьбой…»
Червяк, раздавленный судьбой,
Я в смертных муках извиваюсь,
Но всё борюсь, полуживой,
И перед жизнью не смиряюсь.
Глумясь, она вокруг меня
Кипит в речах толпы шумящей,
В цветах весны животворящей,
И в пеньи птиц, и в блеске дня.
Она идет, сильна, светла,
И, как весной поток гремучий,
Влечет в водоворот кипучий,
В водоворот добра и зла…
А я — я бешеной рукой
За край одежд ее хватаюсь
И удержать ее стараюсь
Моей насмешкой и хулой.
«Остановись, — я ей вослед
Кричу в бессильном озлобленьи, —
В твоих законах смысла нет,
И цели нет в твоем движеньи!
О, как пуста ты и глупа!
Раба страстей, раба порока,
Ты возмутительно слепа
И неосмысленно жестока!..»
Но, величава и горда,
Она идет, как шла доныне,
И гаснет крик мой без следа, —
Крик вопиющего в пустыне!
И задыхаюсь я с тоской,
В крови, разбитый, оглушенный, —
Червяк, раздавленный судьбой,
Среди толпы многомильонной!..