Из паспорта выпал клочок бумаги.

— А это что такое? — пробормотал себе под нос Белов. — Угу. Квитанция издательства газеты «Коммуна».

Он осмотрел ее так и сяк.

— Интересно… Нюся не знает, что за квиток?

— Молчит она, — буркнул Шабанов.

— Где она сейчас?

— Здесь, в камере.

— Ага. Давай ее сюда. А этим, — Белов протянул квитанцию, — займись. Сходи в «Коммуну» и вообще…

Шабанов ушел, а Иван Степанович прикрыл газеткой револьвер и паспорт убитого. Так, чтобы было и спрятано, и видно. Однако подумал, вздохнул и сбросил все в ящик стола.

— Можно?

Это Шабанов привел буфетчицу. Глазами приказав сотруднику: иди, мол, занимайся своим делом, Иван Степанович перевел взгляд на Нюсю.

— Садитесь.

Странно, но она не казалась ни взволнованной, ни подавленной. В лице нет и тени страха, только безразличие, усталое безразличие.

Нюся молча подошла к столу, молча села.

— Анна Владимировна! Допрашивать я вас не стану. Одно хочу уразуметь: чем вы им не угодили? Вроде бы рисковали, нам голову морочили. И вдруг… Не резонно.

Она не отвечала, и, судя по выражению лица, не собиралась отвечать.

Наклонившись над столом, Белов сказал тихонько, будто опасался, что его услышат:

— Собирались сами к нам прийти, да?

Пристальный взгляд его не произвел на Нюсю никакого впечатления. Но все же она наконец-то разжала губы.

— Не надо мне вашей палочки-выручалочки. Нет, не собиралась.

Голос ее звучал тускло, безжизненно.

— Почему же они так с вами?

Она машинально ответила:

— Не знаю. Наверное, стала не нужна.

— Ага… Пожалуй, это резонно, — подхватил Белов, довольный, что она хоть чуть разговорилась. Вероятно, Нюся это заметила.

— Кстати, я и вам не нужна, — бросила она резко. — Так что не стоило тратить время на спасение… моей недрагоценной жизни.

— Почему же, — пожал плечами Белов. — А я уверен, что стоило.

Она подняла голову, лицо ее передернулось.

— Смотрю я на вас, господин чекист… Вы, наверное, очень себе нравитесь. — Она с откровенным презрением засмеялась. — Ах, какой я умный и хитрый! Как прекрасно все получилось. Не арестовали, от лютой смерти спасли. Осталось только получить благодарность. — Она замолчала, сглотнула комок. — Только вы ошиблись. Ненавижу я вас! Вместе с вашей лживой добротой ненавижу! — с силой выговорила она, однако же в ее голосе Белов услышал больше отчаяния, чем ненависти.

Он внимательно рассматривал ее милое измученное лицо с темными полукружьями под глазами и скорбной складкой в уголках губ. Иван Степанович нимало не придавал значения горестному всплеску эмоций Анны Звягиной-Здановской и думал он сейчас о том, что следовало бы дать ей денек-другой на успокоение и раздумье, и тогда бы… Но нельзя, время торопит! Он скрутил папиросу, закурил, подошел к окну. На углу напротив губчека бородатый очкарик в коротких, совсем не по росту штанах наклеивал на тумбу свежую афишу. Белов сощурился и прочитал: «Лекция о пользе детских садов». Где она состоится и когда, он не рассмотрел.

«А ей-то, ей-то чего надо? — подумал он с раздражением о Нюсе. — Самое бы разлюбезное дело для нее — детскими садами заниматься…».

Белов отошел от окна.

— Анна Владимировна — сказал он мягко. — Не надо себя подогревать. Я все едино не верю, что вы Советскую власть от души ненавидите. Потому как не за что вам ее ненавидеть. Фабрик и поместий у вас сроду не было. Отец ваш всю жизнь работал, как…

Она поспешно перебила его:

— Отца не трогайте! Он здесь ни при чем. Он верой и правдой вам служит — и хватит о нем!

Попыталась язвительно усмехнуться, но усмешка не получилась. Губы ее дернулись, лицо стало по-бабьи жалким.

— Вы правы. Отец ваш верой и правдой служил трудовому народу, — тихо и твердо сказал Белов. — До самого своего последнего часа.

— Что это значит? — Широко расставленные глаза Нюси с ужасом уставились на Белова. — Что вы говорите?!

— Да, Анна Владимировна. Вашего отца, а нашего дорогого товарища Владимира Илларионовича убили враги.

Как ни трудно это ему было, Иван Степанович смотрел на Нюсю, боялся, как бы чего плохого не стало.

— Убили, — с отсутствующим видом повторила Нюся. — Убили… Как это — убили?..

Она вдруг встала, начала осматривать кабинет, будто забыла, где и зачем находится, Сказала деловито, со странным спокойствием:

— Я пойду. Мне надо идти.

Направилась к двери, но, сделав два шага, обернулась. Растерянно уставилась на Белова.

— Извините… — пробормотала едва слышно. — Я забыла…

— Нет, я вас не задерживаю, — быстро ответил Иван Степанович. — Идите, поговорим позднее, идите. Только… будьте осторожны, Анна Владимировна.

— Да, — повторила Нюся безо всякого выражения. — Буду осторожна…

Белов черкнул на листке несколько слов.

— Возьмите пропуск!

Она взяла со стола бумажку, повернулась, пошла к двери. Движения ее были замедлены, как у сомнамбулы.

«Сломалась, — подумал Иван Степанович. — Не надо бы ее пускать».

Он подошел к телефону, покрутил ручку, назвал номер.

— Евгения? Быстро ко мне, — сказал озабоченно.

5

От губчека до дома, а котором снимала комнату Нюся, было чуть больше пяти кварталов, четверть часа неспешной ходьбы. Женя Сурикова, шедшая позади шагах в сорока, могла бы совсем не таиться: за всю дорогу Нюся так ни разу не обернулась, не остановилась. Только однажды, когда поравнялась с местом, где нынче утром на нее напал гаюсовский связной, всем телом вздрогнула и чуть замедлила шаг. Но только на секунду. Свернув на Крестьянской направо, она прошла еще с полквартала и скрылась в парадном дощатого двухэтажного дома с висящей над тротуаром верандой, сплошь увитой диким виноградом. Женя остановилась на другой стороне улицы, возле церковной ограды. Отсюда хорошо просматривалась вся улица, и в частности дом, куда зашла Нюся. Следовать за ней дальше не было смысла: и без того было известно, в какую именно квартиру вошла вдова поручика Звягина, в девичестве Здановская.

А та поднималась по визгливой лестнице так же отрешенно, как и шла, мертвенным, ничего не выражающим взглядом встретила открывшую ей дверь соседку и, не сказав ей и «спасибо», прошла в свою комнату. Похоже, Нюся забыла, зачем явилась домой: застыв у дверей, она силилась что-то вспомнить, но никак не могла, и страдание отражалось на ее лице. Со двора доносились визг пилы, грубый смех, голоса. Она обхватила руками голову, зажала уши и постояла еще и так.

Но вот она, видно, вспомнила. Опустила руки, подошла к комоду и выдвинула ящичек. Из-под кипы кружевных воротничков, манжет, вышитых батистовых платочков достала маленький никелированный браунинг. Села за стол. Сдвинула предохранитель, передернула ствол, досылая патрон. Подняла голову: с фотографии на стене смотрела пышноволосая девочка в гимназической форме. Она сидела на стуле с высокой спинкой, скрестя туфельки и опершись локтем на круглый подцветочник. Глаза у девочки были веселые, казалось, она едва сдерживалась, чтоб не рассмеяться.

Зато лицо Нюси вдруг стало злым. Она торопливо сунула браунинг в карман жакетки и, забыв на столе ключи, выбежала из комнаты. Увидев Нюсю, вышедшую из парадного и быстро удаляющуюся по Крестьянской от церкви, Сурикова пересекла улицу и, придерживаясь прежней дистанции, последовала за ней. Когда та свернула на Петроградскую, Женя с облегчением перевела дух: на этой богатой магазинами улице она могла держаться с Нюсей хоть рядом, не рискуя быть замеченной. С приходом НЭПа Петроградская улица стала мало чем отличаться от прежней Панской — главной торговой артерии Самары.

…Тем временем в нескольких кварталах от них, в помещении аптеки № 3 продолжался бестолковый спор на медицинскую тему. Огромный мужик в черной рубахе, галифе и лаптях бубнил очкастому продавцу:

— Ты пойми, мил человек, не с руки мне нынче хворать. Самый извоз. Ты мне дай такого, чтоб враз внутрях полегшало…